— Узник связывался с сообщником посредством книг, — пояснил Алфимов. — В этом не было сомнений. Следовательно, второй участник должен был «читать» те же самые книги, что и Можицкий. Мне оставалось сопоставить это по карточкам выдаваемых книг.
— Разумно, — одобрительно закивал начальник.
— Но не так просто, — добавил Алфимов. — Сведений было слишком много, я запутался, никак не мог избрать верного метода, а когда нашел, уже было поздно — спасти никого не удалось. Но зато у меня был человек, бравший те же самые книги, в том же порядке, что и Можицкий. Пантелей Терехин.
— Мерзавец! — не сдержался Юрковский.
— Удивлен я был не меньше вашего, — признался Николай. — Безупречный офицер, тем более сам недавно пострадавший от злоумышленника и едва выживший. Поэтому я не спешил с выводами. Но конечно же организовал контроль всей деятельности Терехина. В библиотеку он, к сожалению, ходить перестал. Следующее, чем я пристально заинтересовался, это почта Можицкого.
— Кстати, вот и еще один способ, — заметил начальник.
— Слишком приметный, — возразил Алфимов. — Поэтому задействовали его косвенно. Начнем с того, что письма Можицкому приходили только от матери, и на них он никогда не отвечал. А вскоре после прочтения разрывал и, как полагается, сдавал с грязной посудой. Письма рвут многие узники, по разным личным причинам. Но клочки Можицкого я подобрал, — Николай достал портсигар, откинул крышку и выложил из него на стол Юрковского несколько мелких обрывков.
— А зачем? — не понял начальник. — Письма же все читаются.
— А вы взгляните, — указал на стол Алфимов. — Ничего не замечаете?
Николай Кондратьевич нацепил на нос пенсне и пригляделся.
— Что здесь не так? Не томите!
— Как будто дырочки аккуратные в некоторых местах, — предположил я.
— Вот! — обрадовался Алфимов. — Словно их протыкали сухим пером, не макая в чернила.
— И что они означают? — не унимался с расспросами Юрковский.
— Не торопите же! — взмолился Николай. — Пока целитель изображал спасение людей от своих демонов, все затихло: ни книг, ни писем от матушки. Но стоило вам, Яков Михайлович, сопровождать Можицкого к очередной жертве, я проникал в его камеру и тщательно обыскивал. В первый же раз нашел три забавных мизерных кулечка, умещающихся в одной руке: белый, черный и красный. Белый от раза к разу худел. Похоже, его содержимое и являлось тем самым противоядием, излечивающим предварительно отравленных людей. Вскоре белый кулек опустел вконец, а Можицкий все ходил, лечил. Но это уже была совершенная фикция. Люди отравлены не были. Я убедился в этом, когда перестал подмешивать его снадобье в пищу узникам. Не заболел из них никто.
— А остальные кулечки? — не терпелось узнать начальнику тюрьмы.
— Они меня беспокоили гораздо сильнее, — ответил Алфимов. — Внутри я обнаружил какую-то перемолотую траву. Ее я высыпал и забрал с собой, а взамен наполнил кулечки травяным сбором Якова Михайловича. Помните, я просил у вас что-нибудь для успокоения нервов?
Я рассмеялся.
— И вдруг настал момент, когда после долгого перерыва Терехин взял в библиотеке книгу. Подержал немного у себя, а потом вернул. Книжку я эту сразу изъял и принялся изучать страницу за страницей. Но нс нашел ничего, даже никаких пометок.
— А не мог он, например, вклеить страницу со своим текстом? — предположил я.
— Технически слишком сложно, — ответил Алфимов. — Но версию эту предусмотрел и к неудовольствию Щеголькова заставил того бегло проверить содержание. Естественно, что безрезультатно. Пантелей тут же отправляет письмо в город некоей госпоже Валенской. Письмо незамедлительно доставляют мне…
— Надо же! — поразился Юрковский.
— Внутри конверта несколько листков, — продолжал Николай. — На первом написано название той самой книги, числа через запятую…
— Номера страниц? — пришло мне на ум.
— Точно, — подтвердил Алфимов. — А еще словечко иностранное…
Николай взял бумагу и написал на ней «preto».
— Не знаете, что означает? — спросил он меня. — На латынь не похоже?
— Мне незнакомо, — покачал я головой.
— Почему-то думаю, что означает это «черный» на каком-то языке, — высказал мнение Алфимов.
