Когда я отдавал бумагу с описанием Алфимову, то не верил, что Николай отыщет следующего несчастного до того, как начнутся судороги и потекут кровавые слезы. Тем не менее солдат был обнаружен. По крайней мере, Алфимов утверждал, что нашел кого надо. У солдата на плече была татуировка ангела (многие неоднократно видели ее в бане), а служа на Кавказе, он чудом избежал пули, попавшей в медаль. На груди солдата остался шрам, и сам он неоднократно рассказывал об этом сослуживцам.
С утра у солдата как будто болел живот. Первым делом я промыл ему желудок. Жара еще не было. Алфимов все это время расспрашивал — что тот ел вчера и сегодня. Питался солдат как обычно, вместе со всеми. Никто его ничем особенным не угощал.
— Я же не захвораю, доктор? — с надеждой вопрошал солдат. — Нельзя мне, семья у меня, никак нельзя. В бою выжил, неужто здесь погибель найду? Что за напасть такая происходит?
Мы с Алфимовым не знали, что ответить. Ложился спать солдат в нормальном состоянии, если не считать взволнованности. Утром мне сообщили, что у него несколько поднялась температура. Я решил зайти в лазарет сразу после визита к начальнику, куда был вызван.
Помимо Юрковского здесь присутствовал священнослужитель.
— Отец Димитрий, — представил его Николай Кондратьевич. — Прислан для освящения камеры Можицкого. — Начальник тюрьмы выглядел не очень довольным. — В ответ на мою депешу о происходящих здесь беспорядках. Яков Михайлович, проводите батюшку до места.
Я жестом пригласил отца Димитрия к выходу.
— Да, и еще, — окликнул меня Юрковский. — Из города доктор Госс прибыл для содействия. Слыхали о таком?
— Виделись раньше, кажется, — припомнил я.
— Он в лазарете, того солдата сейчас осматривает. Надо будет вам перетолковать с ним потом.
В присутствии меня и часового отец Димитрий окропил камеру святой водой и перечитал несколько молитв. В нужные моменты мы с часовым крестились.
Можицкий все это время сидел, забившись в угол и загнанно оттуда взирая на происходящее.
— Бес сидит в тебе, сын мой, — пробасил вскоре отец Димитрий. — Креста святого чураешься, душа грехом преполнена. Изыди, нечистый, изыди из раба божьего! Очисти, отец небесный, душу неприкаянную! — После чего так проникновенно запел, что проняло всех присутствовавших.
— Что теперь, батюшка? — спросил я его, когда церемония окончилась и мы вышли в коридор.
— Читать молитвы, — ответил он. — Все в руках господних.
Я попросил часового проводить батюшку до его кареты, а сам быстро пошел в лазарет.
Доктор Госс осматривал солдата, заглядывая ему в глаза. Тот был бледен. Мы поприветствовали друг друга.
— Уже начинается озноб и легкая дрожь, — сообщил Госс. — Я сделал кровопускание. Через глаза еще не шла. Признаться, никогда не доводилось видеть такого.
«Скоро увидите», — невесело подумал я, а вслух произнес: — Не думали перевезти его в город?
— А смысл? — пожал плечами Госс. — Пока доедем, пока примут, зарегистрируют — помрет солдатик.
Тот, о ком говорили, переводил обреченный взгляд с одного лекаря на другого, не в силах ничего поделать. Я не мог смотреть ему в глаза.
— А хина у вас имеется? — поинтересовался Госс.
— Да, но…
Договорить я не успел. Солдат вскрикнул и повалился на кровать. Тело его затряслось, из уголков глаз выкатились алые струйки. Через какое-то время все было кончено. Герой, прошедший войну и отмеченный наградами, бездыханно лежал, уставившись остекленевшими глазами в потолок. А тот, кто его убил, разгуливал где-то неподалеку.
Когда спустя несколько часов я зашел к начальнику, Алфимов был там. Они что-то оживленно обсуждали.
— Хорошо, что зашли, — бросил Юрковский, увидев меня.
— Уже трое, — вымолвил я упавшим голосом.
— Слыхали, — вздохнул Юрковский. — Можицкий себе только что язык отнял.
— Что? — Глаза мои округлились. — Каким образом?
— Откусил, шельма, — пояснил Алфимов. — И передал с нетронутым ужином. Еще вот это вам просил доставить, — Николай подал мне сложенный вчетверо листок, подписанный «доктору Савичеву».
Я бегло пробежался по строчкам.
— Пишет, что не желает больше приносить горе своими словами, — произнес я после прочтения.
