Стерн предлагает судить о характере человека не иначе, как по его "коньку", - ведь именно в выборе любимой причуды раскрывается неповторимая индивидуальность человека.
Эксцентрические чудаки уже и ранее появлялись в английской литературе; их можно было в изобилии встретить и в комедиях Бена Джонсона (создавшего свою драматургическую теорию "юморов" - humours, - кое в чем предварившую Стерна), и в нравоописательных очерках Аддисона и Стиля, и в романах Фильдинга и Смоллета... Но никогда еще ни одно произведение не было так густо заселено чудаками, как "Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена".
На йоркширском диалекте слово "shan" или "shandy" означает человека с придурью, "без царя в голове". От него-то и произвел Стерн фамилию своих героев. А позднее, уже как производное от фамилии своих чудаков, он изобрел и новый в английском языке глагол "шендировать" и охотно пользовался им в своих письмах, говоря о самом себе. ""Я шендирую в пятьдесят раз больше, чем когда-либо", - писал он, например, Гаррику из Парижа в 1762 году. Шендизм, уверяет Стерн, - наилучшее лекарство от всех болезней.
Это шутливое восхваление чудачества, как нормы поведения, столь характерное для первой книги Стерна и для всего его творчества, было по-своему и серьезным знамением времени. В условиях тогдашней Англии, гордой своим коммерческим и промышленным процветанием, с ее прочными буржуазно-пуританскими традициями, из которых ужо давно выветрился их былой революционный дух, стерповская "доктрина шендизма" звучала вызывающе.
Стерн не призывал к потрясению общественных основ. Но его "шендизм" выглядел как демонстративный жест презрительного отвержения всего, что почиталось важным и нужным в господствующих кругах его мира. Купля-продажа и законная прибыль, доходные должности, звания и титулы, почтенная репутация все это нимало не занимает истого "шендиста". "Шендизм" Стерна подспудно заключал в себе протест против обезличивающей нивелировки личности в буржуазном обществе. Это была попытка, - хотя бы и утопическая, - отвоевать у этого общества уголок, где каждый человек мог бы быть самим собой.
Воплощением этой утопии и был Шенди-Холл - маленький мирок, затерянный среди йоркширских болот и почти обособленный от большого мира. Каждый скачет здесь во всю прыть на своем коньке. Здесь царит комическая разноголосица: все спешат, суетятся, мешают друг другу, хлопочут каждый о своем и не могут ни дослушать, ни толком понять друг друга.
Вальтер Шенди-старший, человек ученый и угрюмый, всегда терзаем мрачными предчувствиями, которые подсказывает ему его диковинная книжная эрудиция. Он долго блуждал в дебрях "носологии" - науки о носах - и убежден, что будущее человека во многом определяется формой его носа. Столь же глубокомысленно судит он и о собственных именах, и об их неотвратимом влиянии на жизненное поприще их носителей. Он имеет и свои твердые убеждения насчет того, как именно должен был бы появляться на "свет новорожденный младенец, и полон решимости изменить существующий неразумный порядок, установленный природой. Столь же ревностны и труды его в области педагогики. Как истый сын века Просвещения, он решил составить капитальное руководство по воспитанию своего отпрыска Тристрама. Для мудрого сочинения найдено и достойное заглавие: "Тристрапедия". Но, увы, Тристрам растет и уже готов сменить детское платьице на мальчишечьи штаны, а "Тристрапедия", обрастая все новыми измышлениями, оказывается еще дальше от своего завершения, чем в начале работы!
Неутомимый резонер, упивающийся собственными силлогизмами, Вальтер Шенди не раз попадает в беду из-за своих "ученых" чудачеств. Но они же утоляют и его горе. Пораженный известием о внезапной смерти старшего сына, он обращается за утешением к мудрецам классической древности, и, с жаром декламируя патетический отрывок из письма Сервия Сульшщия к Цицерону, забывает обо всем на свете. "Философия, - язвительно замечает по этому поводу Стерн, - имеет в своем распоряжении красивые фразы для всего на свете".
Полную противоположность самодовольному резонеру Вальтеру Шенди представляет собой его брат, Тоби Шенди, - один из самых привлекательных образов, созданных английскими романистами XVIII века. Тихий, смирный, застенчивый как красная девица, он подкупает своей непритворной, непоказной добротой. А вместе с тем, при всем своем простодушии (особенно заметном по контрасту с напыщенным всезнайством мистера Шенди-старшего), он нередко обнаруживает природный здравый смысл, сразу улавливая фальшь и обман на громкими словами, которые могли бы сбить с толку иных умников. Дядя Тоби не произносит возвышенных рацей; но нехитрая песенка "Лиллибуллиро", которую он принимается насвистывать в знак протеста всякий раз, когда слышит о чем-то особенно злом или глупом, куда убедительнее и милее, чем тяжеловесные сентенции его педанта-брата.
