– Весной.
– И что он сказал?
– Я все как велено делала, – всхлипнула Дуся. – Сквозняков стеречься велели… Компресс ставить. Горло полоскать… А в больницу не дам!
– Процедуры назначались? Прогревания? УВЧ? Кварц?
– А как же. Ходили, сколько раз ходили! А компресс этот она у меня пол-лета не сымала…
– Здрасте! Что, так весь день с компрессом и бегала?
– Тоже скажете! Дурочка я, что ли? С ночи клала, утром сымала… Все равно в больницу не дам!
– Да погодите… Она у вас босиком по избе носится, по сырому полу. Разве можно! Ноги – первым делом в тепле держать. Летом купалась? Ну хорошо, хоть не купалась… Завтра же поезжайте. Где тут у вас поликлиника?
Дуся кивнула и вытерла лицо.
– Завтра не выходит, – сказала она. – Картошка вон гниет. Уберемся и поедем. Что ж, раз надо.
Илья рассмеялся:
– Да вы в своем уме? Какая, к черту, может быть картошка, когда у вас ребенок нездоров!
В сумерках они сидели на приступочке бани, поставленной на кромке берега.
В небе яснело перед ночью, уходили облака. Вода становилась все темнее, и вместе с темнотой ощутимо поднимался с озера холодный воздух.
– …Ты такой наглый пришел, ужасный… С усмешечкой, – шепотом рассказывала Саша, вздрагивая от сырости. – Неужели не помнишь? Чего ты ему голову морочишь, говоришь. Все равно разведешься и будешь со мной… – Она тихо засмеялась и теснее прижалась к Илье. – А я как раз беременная была, мне чуть не завтра на аборт идти. Я прямо взбесилась… Я не пойму – у вас с ней уже тогда плохо было?
Илья не отвечал.
– А чего ж пришел?
Смутное пятно сгустилось в сумраке и толчками приближалось, превращаясь в лодочку.
– А мужу сказала? – спросил Илья. – Что я приходил?
– Не сказала. – Она усмехнулась. – Сама не знаю почему…
Стукнула дверь уборной. Эдик, чертыхнувшись, выскочил прямо на них.
– Кто тут? – Он всмотрелся. – А-а… привет. Запереть не позабудьте…
И затопал к крыльцу.
Саша приглядывалась к Илье с тревогой.
– Что-нибудь случилось, Илюша?
Он пожал плечом, провел рукой по ее волосам. Жест получился вымученным. Саша невольно отстранилась.
– Все нормально, – сказал он. – Чего ты?
Лодка подошла едва слышно. С берега упал на нее свет фонаря. На передней банке собака перебирала ногами, торопясь на сушу.
– Холодно. – Саша встала. – Я пойду.
Илья остался один.
Скрип сосен под ветром долетал с того берега. Человек привязывал лодку, глухо позванивая цепью.
День четвертый
Рано утром они собирались на рыбалку.
Илья, уже одетый, в куртке, в белых шерстяных носках, укладывал сумку. Он аккуратно закрыл жестянку из-под леденцов, где лежали крючки и кусочки свинца, спрятал и стал натягивать резиновые сапоги. Нечаянно взгляд его наткнулся на Сашин. Он отвел глаза.
Саша достала пудреницу. Лицо в зеркальце показалось ей вялым, некрасивым. Что-то старушечье в обиженных губах. На Илью она старалась не смотреть.
Он взял в углу удилища из неошкуренной ольхи, высунул их в окно и вылез сам. Протянув руку в комнату, погасил лампу на комоде. Прямоугольник окна засветился бледной синевой.
– Дверей нету, что ли? – сердито сказала Саша.
– Ты засов ихний видела? Всю деревню разбудим.
Пришлось и Саше вылезать в окно.
В сухом, крепком воздухе пахло по-зимнему. У берега Илья хлопнул по лбу и побежал обратно к дому, сунув удочки Саше. Она спустилась к воде.
Белые нити изморози опушили траву. Из глухого тумана проступали сизые верхушки сосен.
Во дворе Илья столкнулся с Дусей, уже шедшей доить с эмалированным ведром.
– Думала – проспите, – усмехнулась она. – Ай забыли чего?
– Червей! – буркнул Илья, хватая банку со ступенек крыльца.
– Всю-то не словите, – сказала Дуся ему вслед. – Маленечко нам оставьте…
Пока Илья нашел Эдикову лодку, пока отвязывал и нагружал, Саша стояла с удочками и во весь рот зевала, чувствуя, как уходит из тела ночное тепло.
Берег исчез сразу, лодка пошла в парном облаке. На рукавах телогрейки выступили крохотные брызги. Пелена расступалась, разрезаемая лодкой, и снова смыкалась за кормой.
Где-то близко кукарекнул петух. Его крик долго катился по озеру.
Саша ополоснула лицо, быстро сплела косу, натыкаясь на пасмурный, странный взгляд Ильи.
