— За божественного Барда.
Осушив рюмку, Сэмюэл Айрленд вынул из портфеля бумагу, которую неделю назад ликующий Уильям торжественно принес домой.
— Вы разбираете средневековую скоропись, сэр?
— Я с ней имею дело всю жизнь.
— Тогда она не вызовет у вас трудностей.
Доктор Парр взял пергамент и передал его коллеге.
Доктор Уорбертон с явным удовольствием нацепил на нос очки и начал читать вслух:
— Прости нам, Господи, все грехи наши и сохрани нас, как ту птаху сладкогласную, что, распростерши крыла, выводит малых деток своих, а потом вьется над ними, дабы сохранить их и уберечь… Что это за слово?
Он передал бумагу доктору Парру.
— От беды, Уорбертон.
— …дабы сохранить их и уберечь от беды. Спаси и сохрани душу короля Джеймса, тобою на престол возведенного. Отлично, Парр! Он перешел в нашу веру, в нашу англиканскую Церковь. Обратите внимание на образ птицы.
Уильям отошел к окну и посмотрел вниз, на Феттер-лейн. На стене, под вязом, виднелась доска со словами: «Здесь был остановлен Великий лондонский пожар».[66]
В зале библиотеки, между окном и стеллажами, висел гобелен, изображавший сцену из Нового Завета: Иисус с первосвященниками во храме. Из полотна выбилось несколько ниток; повинуясь безотчетному порыву, Уильям выдернул их, сунул в карман и обернулся. Наблюдавший за ним чернокожий слуга с улыбкой покачал головой. Поскольку остальные были поглощены завещанием Шекспира, Уильям подошел к негритенку:
— На память взял, — объяснил он мальчику.
Огромные, влажные глаза испуганно смотрели на Уильяма снизу вверх — будто сквозь слой воды.
— Ко мне это касательства не имеет, сэр.
Уильям был поражен его безупречным английским. Возможно, ребенок родился в Англии. Прежде Уильяму всего раз довелось встретить негра: тот подметал мостовую на перекрестке возле Лондонского камня,[67] но разговаривать, судя по всему, не умел вообще.
— Давно ты тут работаешь?
— С раннего детства, сэр. Меня привезли из-за океана и здесь выкупили.
Уильям не очень понял, что значит «выкупили»; ясно было одно: мальчик толкует о чем-то связанном с долгом или покупкой. Впрочем, не исключено, что он говорил о купели, в которой его крестили.
* * *
Элис, мать маленького Джозефа, привела его на судно, отплывавшее с Барбадоса с грузом сахарного тростника. Незадолго до того Элис стала любовницей капитана и вымолила у него разрешение взять с собой в Англию ее малолетнего сына. Джозефу тогда было шесть лет от роду. По прибытии в Лондон капитан отвел мать с сыном на Уоппинг-Хай-стрит, к протестантскому миссионерскому приюту для моряков, и приказал ждать там его возвращения. Они просидели на ступеньках миссии всю ночь. Наутро Элис велела Джозефу дожидаться капитана, а сама пошла раздобыть еды. Больше она не вернулась. Во всяком случае, не вернулась в течение семи часов, а через семь часов у входа появилась Ханна Карлайл и обнаружила чернокожего малыша, клубочком свернувшегося у входа в миссию. «Господь всемилостивый, что это?» — изумленно спросила Ханна, ни к кому конкретно не обращаясь. Мальчик изъяснялся только на родном наречии, и Ханна не поняла ни слова из того, что он лопотал. «Помилуй тебя Господь за твой варварский язык, — сказала она. — Кожа у тебя черная, но душа бела как снег.[68] И послан ты сюда не случайно».
Окрестная ребятня, незаконнорожденные отпрыски моряков, не особенно прохаживалась насчет цвета кожи найденыша. Дети росли как трава в поле и носились очертя голову по портовым закоулкам, среди пакгаузов и складов. Странный это был мир; Джозефу казалось, будто море входит прямо в город. Ветер здесь дул морской, и птицы летали морские. Канаты и мачты, бочки и сходни — все представлялось ему большущим, вынесенным на сушу кораблем.
В конце концов Ханна Карлайл забрала Джозефа с Уоппинг-стрит и отдала своей двоюродной сестре, работавшей экономкой в доме клира на Феттер-лейн. Воспитанием мальчика занялись доктор Парр и доктор Уорбертон. Они учили его английскому языку, от них он и перенял несколько старомодную манеру изъясняться, сильно удивившую Уильяма Айрленда. Кроме того, теологи по очереди делили с Джозефом постель. Доктор Парр мастурбировал, взяв в рот членик Джозефа, а доктор Уорбертон просто ласкал и тискал мальчика, после чего со вздохом отправлялся в свою комнату.
