Сын священника из Бакингемшира, Джордж Гилберт Скотт (1811–1878) был звездой архитектуры — как Ричард Роджерс или Норман Фостер в свое время — и ярым приверженцем готической идеи. Это был не просто отель. Каждая декоративная панель, каждый шпиль и завиток, всякий бесполезный элемент декоративной избыточности слал сигнал, который гласил: «Вот мы какие. Вот мы какие, лондонцы Викторианской эпохи. Так мы строим наши привокзальные отели — а представьте себе, как мы строим наши парламенты и дворцы!»
Эта формула, казалось, работала пару десятилетий. Мидленд-Гранд-отель стал излюбленным пристанищем в Лондоне для производителей столовой посуды из Шеффилда, торговцев шерстью из Вест-Райдинга и кораблестроителей Клайдсайда, которых ублажали все лучше и лучше. В 1880-х появилось электрическое освещение. Когда постояльцы пожаловались на шум гужевого транспорта, отель оплатил переделку дороги, и ее вымостили деревянными блоками на подложке из резины. В 1899 году были установлены одни из первых в городе вращающиеся двери, и хотя номера с ванной можно было пересчитать по пальцам (такие хватило ума оборудовать в отеле Savoy), место это процветало вплоть до Первой мировой войны.
Тогда, 17 февраля 1918 года, билетные кассы со сводчатым куполом — как в соборе — взорвало бомбой с немецкого самолета. Взрывом убило двадцать человек и многих ранило. Но настоящий гром апокалипсиса прогремел в 1921 году. Пришли более суровые времена. Управление железными дорогами перешло к государству, настал период рационализации. Было решено, что направления, которые обслуживала станция «Сент-Панкрас» — на Глазго, Манчестер, Шеффилд, Лидс и Ноттингем, — может с тем же успехом обслуживать станция «Юстон». Мидленд-Гранд-отелю стало не хватать клиентуры. Его великолепие постепенно угасало. К 1930 году этот район стал небезопасен — у члена австралийской команды по крикету украли багаж. Художник Пол Нэш в своих воспоминаниях написал, как в начале 1930-х ему здесь испоганили вечер: когда он сидел в тишине, радио было сломано, и ему принесли кофе — «такой гадости я в жизни не пробовал».
В 1934 году председатель правления LMS (железной дороги Лондона, Мидленда и Шотландии) сэр Джошуа Стэмп уже вслух рассуждал о том, чтобы снести этот шедевр. Это был остов корабля — досадное напоминание о викторианских претензиях, — который не вписывался в рынок. «Будет ли верхом вандализма снести его?» — спрашивал он с надеждой на одном из приемов. В 1935 году отель закрыли, и формально здание стало офисом железнодорожной компании. Но на практике содержание здания обходилось так дорого, что половину помещений заперли и бросили.
Через забитые досками двери иногда влезали дети, они поднимались по лестницам, по покрытым сажей коврам, и видели изображения напыщенных викторианских женщин, все также глядящих на Лондон, который не оправдал их надежд в плане трудолюбия и терпения. Историк архитектуры Марк Жируар вспоминал, как он попал в здание в 1950 году и обнаружил грязные пустые комнаты и лестницу, которая привела его на крышу западной башни, откуда открывался замечательный вид на Лондон. К 1960-м годам электрифицировали главную ветку железной дороги по западному побережью — и большую часть поездов перенаправили на станцию «Юстон». Станция «Сент-Панкрас» совсем утратила значение, и в 1966 году компания British Rail («Британские железные дороги») направила злополучный запрос правительству с просьбой «одобрить необходимые меры» и разрешить снос творения Джорджа Гилберта Скотта.
Заброшенный, обветшалый и униженный, отель был олицетворением культуры и общества, которые окончательно рухнули со своего викторианского пьедестала. Он стал символом города, который утратил глобальный статус, обеднел и потерял веру в себя. Впервые за более чем двести лет Лондон испытывал значительный и неожиданный отток населения. Начиная с 1940-х годов отцы города утверждали, что на Лондон приходится слишком большая доля экономики страны и что его потенциал следует как-то перераспределить по другим регионам. Эти планировщики за что боролись, на то и напоролись — и это им как-то не понравилось.
