Довершение разгрома принадлежало пулеметам — продольный и перекрестный огонь добил уцелевших и довершил разгром, немногие бежавшие были безжалостно вырублены бросившейся в погоню русской кавалерией и донскими казаками.
— Зато Лондон, Александр Васильевич, как только узнает о подробностях баталии, придет в ужас. Да-да, именно так! Британцы вообще-то народец упертый, но флота у них уже нет. Сам видел, как на дно английские линкоры отправляют… — Петр недоговорил, вздрогнул — второй раз сражаться на броненосце он не желал категорически. И страшно, и последнего здоровья чуть не лишился — ведь давно не молоденький, здоровье уже не то, и поберечь его нужно, а не в баталиях участвовать. Да и нервы не выдержали — откат мощный был, всю дорогу проспал под бдительным присмотром опытного врача, что сидел все время рядышком.
— Умен, юноша! Зело смышлен и крови не боится. На него армию нужно оставить, славу ей обретет новую и солдатами любим. Добавлю в «Науку побеждать» его мысли, насчет идти раздельно, но бить вместе. Такая тактика пользу немалую приносит. — Суворов вздохнул, пристально разглядывая в наступающих сумерках, будто первый раз в жизни увидел, длинную колонну из запряженных шестерками крепких лошадей ракетных установок и зарядных ящиков.
Два дивизиона РСЗО, а именно такую аббревиатуру Петр собрался ввести, пока единственные во всей русской армии, так отлично поработавшие пару часов назад, вызывали самые восторженные крики солдат:
— «Царицы» пошли!
— Задала нехристям царица-матушка звону!
Петр улыбнулся — как он ни старался, но название «катюша» не прижилось: солдаты блюли субординацию и любили «матушку». Зато назвали на свой лад, выказывая почтение к новой «царице полей», что потеснила инфантерию. Чему, впрочем, пехота искренне радовалась — кому из них хочется штык в брюхо получать, лучше уж так воевать.
— Ты еще раздел введи, как раз для них. — Петр мотнул головою в сторону колонны. — Бить так бить!
— А если бить, то наповал!
ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ
30 июня 1804 года
Мэдстоун
Петр молча сидел на холодном как лед камне, устало положив руки на колени. В душе было пусто, а в ноздри лез приторно-сладковатый запах человеческой смерти.
Городок был разрушен и сожжен полностью, превращен в развалины. И куда бы он ни бросил взгляд, везде лежали тысячи трупов.
Впервые в жизни он видел не поле боя, а место побоища. Даже туркам под Константинополем и Иерусалимом, французам под Яффой и то досталось намного меньше, ибо тогда русские полки не имели в достаточном количестве нового вооружения. Здесь русские барабанные винтовки и карабины, ракеты, пулеметы и скорострельные стальные казнозарядные пушки и гаубицы собрали ужасающую кровавую жатву.
«Стоит ли будущее величие России того, что произошло? Ведь люди, погибшие здесь, в том мире жили, женились, растили детей, а тут… Словно мойрами стал в одном лице — идет пряжа человеческой жизни, а я по ней не ножницами, а стальным тесаком! Вершитель жизни… Возомнил себя новым Чингисханом, завоевателем Вселенной — по колено в крови стоишь, сукин сын!»
Петр сплюнул на землю, откашлялся, ему показалось, что сладким запахом он пропитался насквозь, до последней клетки, а в душе на смену пустоты пришла горечь.
— Такова цена империи, — прошептал Петр. — Всюду кровь, смерть, страдания. И на хрена я полез?! Сидел бы у себя в общаге, водочку попивал, с девчонками лясы точил, а тут…
Он вздохнул и тяжело поднялся с камня, будто с десятипудовым мешком на плечах. Сделал несколько шагов и уставился на лежащего под ногами солдата в красном английском мундире. Вот только цвет обмундирования сейчас дополнился большими багровыми пятнами, хорошо видимыми при ярком лунном свете.
«Днем убили — шрапнелью накрыли, потом донцы порубили… Совсем молоденький паренек, лет семнадцать! Такому еще жить и жить, а ему потроха выпустили…»
В широко открытых глазах навечно застыло недоумение, обращенное к небу. Глаза словно вопрошали: «Я же так молод!» Скрюченные руки юнца сжимали вывалившийся клубок сизых кишок, а лицо было искажено неимоверным страданием.
— Эх, парень, парень… — пробормотал Петр. — Маму, наверное, звал?! Да только не откликнулась она, как и Всевышний. Прости уж меня, но не я эту резню начал!
