— Проклятые коптилки! Акульи потроха!
Адмирал покрыл руганью очередную превратность судьбы: чувствовать себя победителем и неожиданно столкнуться с ненавистным врагом в тот момент, когда корабли еще не готовы к бою, — не самая ласковая гримаса капризной фортуны.
— Капитан, подгоните бездельников! Нужно быстрее поставить все паруса! Иначе, дьявол меня раздери, они навалятся и угостят нас своими «сатанинскими копьями»!
Кадис
— Я надеюсь, вы понимаете, дон Фредерико, что наш выход в море сопряжен с боем, исход которого предугадать невозможно?
Вильнев говорил осторожно, старательно отводя взгляд от испанского адмирала. Но тот уже давно понял, к чему идет этот разговор, и расплылся в улыбке, довольный своей догадкой.
— Позвольте узнать, мон альмиранте, каково ваше решение?
За эти дни испанский адмирал успел понять главное — его французский коллега являлся совершенно никудышным флотоводцем. Он был бы хорош в качестве морского министра на кабинетной работе среди груды бумаги, великолепным начальником порта, у которого все было бы в исправности, от арсеналов до парусных мастерских, но никак не командующим объединенной союзной эскадрой.
Гравине совсем не улыбалось состоять под его началом, ему самому хотелось стать капитан-генералом. Но таково было настоятельное требование Парижа, которое в Мадриде поддержала королевская чета, надеясь на помощь союзников по Антанте. Так что приходилось терпеть, в молчании стиснув зубы, и молить Всевышнего, чтобы Вильнев не решился на выход из Кадиса раньше, чем в бухту придет из Мальты эскадра Ушакова.
Именно с этим русским адмиралом испанский флагман связывал свои надежды. Во-первых, Ушаков старше по возрасту и чину, так что и он, и француз просто обязаны встать под его командование. Во-вторых, и это главное, но, как ни крути, за эти два года он сделал невозможное — несколько раз побеждал англичан, причем с блеском.
Гравина, как всякий истовый моряк, с некоторой долей пренебрежения отнесся к рассказам о кургузых судах, обшитых толстыми полосами железа, от которых отскакивали даже самые тяжелые ядра.
Эти первые броненосцы не были морскими судами, малейшее волнение могло привести к фатальному исходу, но как оружие, особенно в узостях и бухтах, оно оказалось чудовищно опасным против любого многопушечного парусного линкора. Потрясло адмирала и то, с какой легкостью эти утлые ковчеги топили британские корабли в Константинополе семь лет назад и совсем недавно: у Копенгагена и в Чесменской бухте.
Однако сейчас на броненосцы не следовало надеяться. Зато у русского адмирала находились под началом новейшие паровые линкоры, и то, как эти коптящие махины легко расправились с линкорами Нельсона и Паркера под Борнхольмом и Яффой, расстреляв их из чудовищных бомбических пушек и поразив чудесными самодвижущими минами, приводило Фредерико Гравину в состояние радостного возбуждения: «Дождаться бы русских! А уж там можно выходить в море и рисковать, и Господь пошлет победы правому!»
Эта мысль все более крепла в голове испанского адмирала, и он молил небеса, чтобы француз не выкинул какой-нибудь дурости.
— Я решил, сеньор адмирал, — Вильнев слегка поклонился, золото эполет чуть сверкнуло своей мишурой, — дождаться прибытия русской эскадры, передать командование Ушакову и уже объединенным флотом нанести поражение британцам. Нас ждут в Ла-Манше, сеньор!
— О да, я с вами полностью согласен, мон альмиранте! — Гравина постарался скрыть вздох облегчения. — Против наших соединенных сил англичане не выстоят! И я уверен, что небеса пошлют нам победу!
Лондон
— Наши враги начнут высадку через месяц, никак не раньше, милорд. Для этого им еще нужно привести свой линейный флот из Кадиса да еще подождать там русскую эскадру из Мальты, если адмирал Коллингвуд не перехватит ее в Гибралтарском проливе…
Уильям Питт говорил очень осторожно, тщательно подбирая слова. Его собеседник был как раз из той самой плеяды славных старых джентльменов, что создали великую империю, с честью пронеся флаги Святого Георгия по всем морям и океанам. А потому следовало относиться с особым почтением к седовласому флотоводцу, дожившему не только до весьма почтенных лет, но и сохранившему здравие и острый язвительный ум.
