— Всё, — тускло ответила я и пошла к двери.
Нет, ничего, новенькая так новенькая, но у нас уже такой слаженный коллектив, а девчонки так неохотно принимают новеньких. Да еще насторожили слова Василия Николаевича, что никто лучше меня не справится. Опять какая-нибудь трудновоспитуемая?
Когда я уже занесла ногу над порогом, Василий Николаевич сказал:
— И еще, Маша. Поговори со своими оболтусами. Пусть на дачи больше не суются. А то я лично в город отвезу и родителям сдам. Понятно?
— Да. Понятно, Василий Николаевич. Конечно.
Я не знаю, как другие двенадцатилетние дети, но мои совершенно не умеют слушать. Они говорят все хором, на полную громкость, и у них найдется масса неопровержимых доводов, почему им необходимо было идти за пионами на дачи и что это не воровство вовсе, «а совсем другое», что и взяли-то они всего по цветочку на одиннадцати дачах и, вообще, у них есть причина, все объясняющая.
— Да, и какая же? — насмешливо спросила я.
И, как ни странно, они впервые смутились. А когда я зашла к себе в комнату, на столе у меня лежала охапка разноцветных пионов. Машинально я их пересчитала. Одиннадцать. Я вздохнула и больше не могла сдерживать улыбку.
А на следующий день приехала эта новенькая.
Ее звали Алёна Акинирова. Она была «девочка-супер» — так отозвалась о ней Валерик. Круглолицая, пухлогубая, темные глаза с прищуром. Очень загорелая. Шортики, стильная рубашечка, фенечки-браслетики, темные волосы завязаны небрежным узлом… Васька оглядел ее оценивающим взглядом, хмыкнул и стал насвистывать какой-то марш. А мне Алёнка понравилась. Этакий бесенок.
— Тебе всегда черти нравятся… — вздохнул Олег и покосился на Ваську.
— Да ладно тебе, все будет хорошо. Лучше кровать принесите ребенку со склада.
Через два дня в ночной беседе Васька сказал мне:
— Ох она и задавака!
— Кто?
— Да новенькая эта…
— А по-моему, ничего девочка…
— Ага, сто раз! Вчера звали ее в пионербол играть, она знаешь что ответила? Терпеть, мол, не могу ваш дурацкий пионербол, и, вообще, у меня есть дела поважнее!
— Так прямо и сказала? — удивилась я.
— Ну… почти… Но знаешь, Маша, по ее лицу и так все было понятно.
— А вы?
— Мы играть пошли. Выиграли.
— А она?
— Она… — Тут Васька будто споткнулся, будто он чего-то недопонимал, и ему было неловко. — Она в пятый отряд пошла.
Он шмыгнул носом и посмотрел в окно.
В пятом отряде отдыхали ребята из интерната для глухих и слабослышащих детей. Отряд был большой и разновозрастный. Ребята жили в лагере все лето, и у них была своя отдельная жизнь и, конечно, свои, интернатские, воспитатели — Марина и Алла. Ребята собрались хорошие, целыми днями они гоняли мяч на поле или играли в пионербол на площадке. Смотреть на это было жутковато. Потому что над площадкой стояла тишина. Только мячик: туп, туп, туп! Марина и Алла держались особняком и ребят своих к нашим не подпускали, будто боялись, что кто-то их обидит неосторожным словом или замечанием. Оно и понятно…
И вот приехала эта Алёнка. Сначала девочки приняли ее очень хорошо. Помогли устроиться, засыпали вопросами, показали, что где в лагере находится. Деятельная Катеринка попыталась взять ее под свое крыло, но Алёна спокойно так отстранилась, восторгов девочек не разделяла, отвечала сдержанно, и взгляд — скучающий. Я тоже попыталась к ней пробиться:
— Ты откуда такая загорелая?
— Меня папа на Таиланд возил на слонах кататься.
— Ну и как слоны?
— Большие и сильные.
И тут же отошла, давая мне понять, что расспрашивать не стоит. В общем, вживаться в коллектив она и не собиралась, будто не жила в лагере, а вынужденно пережидала время, чтобы опять поехать к «большим и сильным». Поэтому я не очень удивилась, что Васька назвал ее задавакой. Но то, что она ходит в пятый отряд, слегка озадачило. Потому что, согласитесь, это совсем другое дело.
Честно говоря, мне было некогда разбираться в ней, потому что на следующий день начинались малые олимпийские игры, большое общелагерное мероприятие, а я была ответственной. На планерке я раздала всем сценарий открытия, порядок игр, рассказала, как что будет проходить и кто за что будет отвечать.
