— А в полицию?
— Стас, ну какая полиция? Аа, я же не сказала, что за бизнес. Он собирал дань с уличных попрошаек.
До меня не сразу дошло.
— Какой-то бизнес... — «мерзкий», промелькнуло в голове — нехороший.
— Мерзкий бизнес — сказала Лия то, о чём я подумал.
— И с этого бизнеса берут налоги?
— Да нет, конечно. Этот бизнес нелегальный. У него есть легальный: ночлежки для бомжей. Ночлежки он содержал за счёт доходов с попрошаек. Ну и персоналу, платил с этих же доходов. Этот бизнес благотворительный, и не облагался налогом. Но когда цыгане подмяли его под себя, я не знаю, что произошло, но мне пришёл счёт по налоговой задолженности. Я не могу выехать из России.
Лия молчала, а я подумал о коттедже.
— Я не могу продать коттедж: он оформлен на мужа. Я из коттеджа очень редко выезжаю. Боюсь. А зарабатываю уроками онлайн. Хватает на самое необходимое. Приходится экономить на всём.
— У него же была «крыша»? У мужа твоего.
— Крыша?
— Рэкет. Те кто облагает бизнес данью, и крышует его.
— Аа, вот о чём. Крышевали его цыгане. Те самые, которые и подмяли бизнес.
— А что за ночлежки?
— Для бомжей.
— Нет, я другое имел в виду: ОАО, ООО. Название.
— Стас, не вздумай лезть в эту мерзость. Не хватало ещё тебе вляпаться. Зачем я рассказала? Надо было что-то другое выдумать. С Бори, как с гуся вода. Уехал, и никаких проблем.
— Боря, муж?
— Муж.
Лия тяжело вздохнула.
— Я не знала, что он ортодоксальный иудей. Хотя, если б и знала? Что-то изменилось?
— Бернштейн, еврейская фамилия?
— Конечно.
— Твой муж еврей?
Лия улыбнулась — Хочется, конечно, сказать, используя тривиальный силлогизм: каждый иудей — еврей, но не каждый еврей — иудей. Если второе верно, то первое — нет. Да, Борис, и еврей, и иудей.
— Я не разбираюсь в таких тонкостях.
— Да нет тут тонкостей, Стас. Всё просто: евреем можно быть только по крови. То есть, по рождению. А иудеем, может стать любой: христианин, мусульманин, буддист. Безбожник. Ты можешь стать иудеем. Достаточно пройти обряд обрезания, и принять Тору, как священное писание. У иудея, который по крови ещё и еврей, нет такого понятия, как совесть. Я, наверное, не могу говорить за всех евреев, принявших иудаизм. Но за мужа, ручаюсь! Его, угрызения совести, не мучают. Для него важно только одно: собственное благополучие, и благополучие своих родных, и близких. И если бы ему, ради этого, надо было кого-то убить. Он пошёл бы, и убил. И никаких угрызений. Ковчег. Ночлежки. Стас, не вздумай туда лезть!
Мы сидели на узком диванчике, голые. А наша одежда валялась на полу.
— Лезь на меня! Стас, я хочу!
Лия столкнула меня на пол, и оседлала.
Часа за полтора совокуплялись трижды. Мы откатились друг от друга. Я расслабился, и закрыл глаза. Лия ерошила мои волосы.
В это время зазвонил телефон.
Мой телефон.
Я встал, и разбросав одежду, достал сотовый.
Звонил папка.
— Стас, ты где? Я дома, уже полтора часа.
Я глянул время. Вот это даа! Шёл седьмой час вечера.
— Пап, со мной всё в порядке. Я... я встретил одноклассницу. Пап, я у неё. Извини.
— Да всё нормально, сын. Но... Ну ладно. Домой приедешь?
— Пап, я у неё заночую...
— Ну хорошо. Пока.
— Пока, пап.
— Одноклассница? Да! Одноклассница!
Лия опрокинула меня и села верхом.
Я смутно представляю себе, что такое оргия. Но то, что выделывала Лия?! Мы катались по полу, совокупляясь и разлепляясь. Она сжимала мою голову ногами, и вдавливала в промежность, и елозила моими губами по клитору. Она становилась, надо мной, на колени, и опустившись попой на лицо, тёрлась набухшей вульвой по губам, а жарким, и жадным ротиком, ласкала мой член, облизывая его и прикусывая. Брала в рот, и опуская голову, проталкивала головку через горло, и двигалась вверх-вниз, давясь слюнями, и истекая слезами, и отстранившись, хватала ртом воздух, и снова наклонялась, истязая себя. Она мастурбировала моим членом, зажав грудями и задыхаясь в экстазе. И когда я изливался, подставила лицо, и ловила ртом брызжущую сперму, и слизывала потёки её, и облизывала головку.
Я лежал опустошённый, а Лия встала, и подойдя к комоду, выдвинула нижний ящик, и что-то достала. Вернулась и легла рядом.
