Литургия смерти и современная культура - страница 18

подход к пониманию смерти. Хороший пример этого — как раз погребальный кондак в полном объеме. Как будто автор (который был гением) начал с существующей и традиционной формулы «со святыми», что означает, на языке ранней Церкви, «идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь безконечная». Так вот, он, начав с этих слов, потом как будто бы забыл о них и продолжил в совершенно другом ключе, в котором смерть представляется противоположно тому, что мы слышали ранее, а именно как «прах», «пепел», «черви». От «места светла», от «со святыми» мы вдруг отворачиваемся и оказываемся не со святыми, а с червями! Смерть — там, где (я цитирую кондак) «всякое молчание, и никтоже глаголяй: Аллилуиа». И здесь, в этой смерти — и это самое главное! — человек одинок, человек отъединен — и это значит, что он не «со святыми». Но ранняя Церковь верит и утверждает: «со святыми». И поскольку в ранней Церкви «святыми» назывались не только «канонизированные» святые, но все члены Церкви, умершие «во Христе» и даже живущие «во Христе», то выражение «со святыми» означало «с Церковью», в единстве со всеми, кто en Christo — «во Христе» — и потому жив в стране не мертвых, но живых.

И именно в этом значении, в силе этой короткой формулы «со святыми» находим мы истоки, корни, начала первой и наиболее радикальной и заметной христианизации смерти в ранней Церкви. К какому поистине революционному действию привела эта формула? К возвращению кладбища в город — именно потому, что мертвые должны быть рядом с живыми, ибо они — живы. Об этой революции — постепенном переносе некрополя, города мертвых, в самое сердце города живых, к церкви — знают историки культуры, но ее не замечают богословы и литургисты. Это перемещение — наиболее заметное и яркое проявление «христианской революции»: мертвые возвращаются к живым, потому что они живы, потому что «смерть как разделение» преодолена. Христиане не только покоятся «со святыми», их хоронят ad sanctos — «среди святых», там, где эти святые находятся (церковь), где воскресший Господь пребывает среди любящих Его.

Произошло это, конечно, не сразу. Но когда произошло, то христианский храм, христианская церковь стала центром, locus погребения, литургии смерти. И эта литургия смерти требовала присутствия усопшего, самого тела усопшего, в церкви; и главный упор она делала на synaxis, собрание Церкви как

Тела Христова, участвующей в этой новой жизни, в которой нет места смерти, собрание вокруг тела ее почившего члена. Так, от раннего погребения, которое было «процессией» от дома к кладбищу (потому что еще продолжались преследования, потому что нельзя было иначе), мы переходим теперь ко «второму слою», ко второму событию, а именно — к погребальной службе в церкви.

Я сразу хочу сказать о том, что я считаю «ключом» к этой второй стадии, второму «слою» нашего православного погребального обряда — «ключом» к его литургическому, богословскому и духовному пониманию. Несомненно, «ключ» этот — в связи второго «слоя» погребального обряда с литургией Великой Субботы, а еще конкретнее — с поистине уникальной утреней этой «благословенной Субботы», седьмого дня, в который Христос (и тут я цитирую стихиру Великой Субботы), победив смерть Своим снисхождением в смерть, отдыхает от трудов: «Днесь содержит гроб Содержащаго дланию тварь, покрывает камень Покрывшаго добродетелию небеса; спит Живот, и ад трепещет, и Адам от уз разрешается»

(Великая Суббота, на утрене, стихиры на «Хвалитех» 4, глас 2-й).

У меня нет времени, да мне и не нужно перечислять здесь все еще не окончательные ответы на вопросы о «когда» и «как», то есть — когда возникла эта служба, как она развивалась и т. п. Нам важно только одно — что после того как погребальная служба стала совершаться в церкви, раньше или позже (и не особенно важно когда) она приняла форму всенощной, по структуре, духу и смыслу близкой той, которую совершает Церковь ранним утром среднего дня