Комментарий, разыгранный в лицах
Литературная сказка вырастает из народной. Своим рождением она во многом обязана, как известно, романтизму, если, конечно, не считать сказками стихотворные, а равно прозаические обработки античных мифов например, «Метаморфозы» Овидия или Апулея.
Романтизм ввел пристрастие к фольклору в самую ткань своего знамени, сделал народную сказку объектом научного внимания, поэтических подражаний и, наконец, жанровых поисков. По аналогичному поводу Ф. Энгельс заметил, что «народные книги» прежде… служили для высших сословий предметом презрения и насмешек, потом, как известно, романтики разыскали их, обработали, больше того — прославили[17].
На мой взгляд, литературная сказка фольклорного происхождения — это как бы та же народная сказка — но со специфическими сносками и маргиналиями: вместо того чтоб прибавлять к каноническому тексту научные рефрены, некий художественно одаренный филолог попросту внедряет их в самый текст. Логическая критика, фактическая справка, уточнения смыслов — весь этот арсенал комментария заменяется сугубо творческими коррективами: здесь — переиначен диалог, а то и сюжет, там — убрано словечко, еще где-то обновлена интонация и т. п.
Красноречивый и разнообразный материал по теме «зеркало в сказке» предоставляет Андерсен — и я хочу обратиться за примерами — сейчас, в фольклорном контексте, — к великому датчанину.
Собственно говоря, близость Андерсена к народной поэзии, его сказок к народным сказкам настолько очевидна, что вряд ли нуждается в специальной рекламе. Буде сомневающиеся сыщутся, переадресую их к содержательной статье Л. Ю. Брауде «Андерсен и его сборники „Сказки, рассказанные детям“ и „Новые сказки“[18]. Статья содержит много суждений и фактов, доказывающих, что Андерсен-литератор идет от фольклора и лучшими своими образцами возвращается в фольклор, как произошло, между прочим, с „Принцессой на горошине“, которую Гриммы, не опознав в ней авторское произведение, записали „в народе“.
Возьмем „Огниво“. Даже неспециалисту — и притом невооруженным глазом видно, что сказка воспроизводит старые, добрые, проверенные мотивы фольклора. А специалисты конкретизируют: „Один из источников — народная сказка, знакомая Андерсену с детства. Она известна в различных вариантах под названиями: „Дух свечи“, „Чудо“, „Деньги — могут всему помочь“, „Принцесса и двенадцать пар золоченых башмачков“, „Мальчик и монах“ и т. д. Сказка связана и с реминисценциями из сборника арабских сказок „1001 ночи“. Образ Аладина, введенный в датскую литературу в пьесе-сказке „Аладин, или Волшебная лампа…“ основателя датской романтической школы, поэта и драматурга Эленшлегера… был близок Андерсену, воспитанному на сказках этого сборника…“
История „Огнива“ типична: в ее перипетиях с полной отчетливостью раскрывается механизм андерсеновских ассоциаций, постоянно приобщавших поэта к живой стихии народного творчества.
Итак, сейчас я обращаюсь к наследию Андерсена как к своеобразному художественному эквиваленту всезнающего указателя Антти Аарне. Интересует меня, правда, всего лишь один мотив: зеркало. Сузив до столь крайней степени фронт поиска, позволю себе расширительную трактовку термина: зеркало — отражение в воде (стекле, вине и проч.) — тень — картина (или портрет) — сновидение. И буду помнить о душе, к которой этот ассоциативный ряд выводит как А. Н. Афанасьева, так и Фрэзера. Пришло время проверить их гипотезы творческой практикой писателя, испытывавшего фольклор литературой (и литературу — фольклором).
„Новый наряд короля“ — произведение зеркальное по самой природе своей… Разрыв между видимостью и сущностью может, что называется, дойти до анекдота. Такова исходная идея автора. Аллегория — наиболее подходящий способ воплотить эту идею. Таков художественный замысел сказки. Естественно, что в ее сюжете на какой-то стадии должно появиться зеркало: „наводить симметрию“, где только возможно, растасовывать карты персонажей на стопки, в одной — каждый знак открыт наружу, в другой — потайные смыслы.
