Его невероятно быстрый и невероятно шумный успех в 1912-1914 гг. таил в себе все элементы непрочности. Не произойди даже никаких событий, слава Северянина должна была бы скоро померкнуть. Он был ведь, прежде всего, «любимцем публики», а публика капризна и требовательна: Северянин сначала озадачил ее, потом очаровал, — потом неизбежно наскучил бы, если бы волей судьбы не исчезла и сама «публика» и ее любимцы. На северянинские «поэзо-вечера» ходили, как на модную диковинку: поглядеть, посмеяться, покачать головой в такт незатейливой мелодии, которую пел поэт, убедиться с приятным удивлением, что самое передовое, даже «футуристическое» искусство вовсе не так грубо и непонятно, как о нем говорят… Уже через два-три года интерес начал падать, и приходилось из Петербурга и Москвы перекочевывать с «концертами» в Самару или Таганрог. Уменьшалось число читателей, а главное, поколебалась первоначальная их убежденность в исключительной северянинской гениальности. Брюсов и Сологуб, на первых порах Северянином увлекшиеся, поглядывали на своего «протеже» хмуро и выжидательно: славой он, как будто бы, их забил, а поэзия его все-таки какая-то игрушечная, сомнительная. Это противоречие чувствовали все. Был в первые годы войны вечер в Петербурге, в зале городской Думы, где выступали Блок, Сологуб, Ахматова, еще кто-то, не помню точно, — и Северянин. После двух-трех начальных выступлений раздались крики:
– Северянина! Игоря! Северянина!
Сологубу едва дали дочитать стихи. Северянина же «не отпускали с эстрады», — как выражаются о примадоннах. При выходе из зала, в толпе только и слышались возмущения: «Какое безобразие, Сологубу два хлопка, Блоку тоже, а Северянину овация!» Но овацию устроили те же, кто десятью минутами позже возмущался.
Все это было очень давно. Книги Блока и Сологуба читаются, как прежде, и будут читаться еще долго. Стихи Северянина забыты. Казалось, — навсегда.
Но вот, после многолетнего молчания, — новый сборник «Классические розы». Эта книга возбудит, конечно, везде большое любопытство. Другой вопрос: совершится ли вместе с нею «возрождение» Игоря Северянина, воскреснет ли внимание к нему? Правду сказать, не думаю.
По отсутствию из Парижа мне не удалось бы на чтениях, которые прошлой зимой устроил здесь поэт. Рассказывали мне о них много интересного. На первый вечер пришли будто бы в довольно большом числе молодые здешние литераторы, настроенные заранее иронически. Они тоже собрались поглазеть на «диковинку», но уже совсем по-другому: свысока, с вершин собственного достоинства. И вот совершилось чудо, — Северянин их восхитил, изумил. После скупости, скудости и анемичности вдохновения у большинства современных поэтов, этот «фонтан», бьющий стихами неудержимо, показался чем-то волшебным. Не хотелось говорить о недостатках. Хотелось только благодарить за эту «Божьей милостью» поэзию… Так мне передавали люди осторожные, проницательные. Я им поверил, тем более, что, по их словам, «Северянин стал совсем другой: он больше не подвывает, а читает, как все, вырос, стал мудр и прост». В одаренности Северянина никто никогда не сомневался. Если же он «вырос», то как было не поверить, что слушатели восхитились его новыми стихами не напрасно?
Но одно дело — слушать, другое — читать. Разумеется, северянинский словесный «фонтан» не иссяк, разумеется, у него осталась все та же природная, чудесная легкость сложения стихов, разумеется, у него по-прежнему попадаются строки и строфы прелестные по ритму и звуку, скользящие, летящие, взвивающиеся… Но приходится напомнить то, что уже много раз было сказано: одного стихотворного дара мало для того, чтобы стать поэтом, одного ритма и звука мало для стихов. Требуется еще и сознание, их оживляющее.
Ты вся из Houbigant! Ты вся из маркизета.
Вся из соблазна ты! Из судорог ты вся!
Под этими стихами дата: 1930 г. Каждый может убедиться, насколько Северянин «вырос» или «изменился».
Сборник, правда, далеко не весь — в таком тоне, в таком стиле. В нем много стихов, посвященных России, много размышлений на темы возвышенные и глубокие. Однако эти новые стихи не украшают сборника, — скорей, наоборот. Пока Северянин воспевает какую-то женщину, «всю из маркизета», или, как ни в чем не бывало, вновь говорит:
