< «ВОЛГА ВПАДАЕТ В КАСПИЙСКОЕ МОРЕ» Б. ПИЛЬНЯКА. –
«УГАР» ДЮФИБИХА >
Появление нового романа Б. Пильняка вызвало всюду очень большое любопытство. Пильняка долго и усердно травили. Пильняк долго молчал. Еще до выхода его последнего романа в России и здесь поговаривали о том, что Пильняк намерен «образумиться», что в новом своем произведении он искупит все прежние грехи, докажет свою преданность «генеральной линии партии», одним словом — принесет повинную. Читатель был заинтересован: как Пильняк это проделает, — в какой форме, в каких пределах. «Сладостно смертным глядеть на братьев своих позор…» Любопытство увеличивалось еще названием романа — «Волга впадает в Каспийское море». Никто не предполагал, что Пильняк будет говорить действительно о Волге и Каспийском море. Наоборот, все склонны были расшифровывать выбранное им название как «дважды два четыре», «лошади едят сено и овес», — и недоумевали, к чему эта «азбучность»
относится.
Надежды на сенсацию не оправдались. Надо прежде всего сказать — к чести Пильняка, конечно — что никаких признаков испуга и покаяния в его «Волге» нет. Каким этот писатель был, таким и остался. По-прежнему в его путаной и талантливой голове революция сплетается с романтикой, по-прежнему годы военного коммунизма, суровое и голодное время гражданской войны кажется ему «прекраснейшим временем в истории», и все так же чужд ему трезвый, прозаический дух теперешнего «строительства». Правда, Пильняк о строительстве постоянно говорит, и с некоторой натяжкой его последний роман можно даже подвести под рубрику беллетристики «производственной», как это теперь принято делать в России. Но «производство» или «строительство» приемлемы для Пильняка вовсе не сами по себе, а лишь потому, что в них ему чудится «размах тех годов», «воля и вдохновение незабываемой юности революции», Пильняк по-прежнему тоскует о «вое метелей, заносящих старый мир», мечтает о счастье и братстве всех народов, а «о водке», о генеральной линии — «ни полслова». Ни в какой микроскоп не разобрать, каково его отношение к уклонам, правому и левому, что он думает об ударничестве, о колхозах, или промфинплане… Чего доброго, для него и Троцкий не классовый враг, а друг! Не Троцкий ли направлял те «метели», которые для Пильняка незабываемы? Ввиду всех этих неясностей — непростительных в положении Пильняка — советская критика встретила «Волгу» с крайним ожесточением. Если раньше Пильняк был только подозрителен, то теперь он отпет окончательно, и нет в русском языке тех бранных слов, которые для характеристики его оказались бы слишком резкими. (Один московский критик недавно написал, что Пильняк способен исключительно на изображение «пакостнейших человеческих отребьев».)
Волги впадает в Каспийское море. Ока впадает в Волгу. Москва-река впадает в Оку… Испокон веков было так. Но профессор Пимен Сергеевич Полетика задумал изменить природу, чтобы заставить и ее служить делу строительства социализма. Профессор Полетика – старый чудак. Он — большевик с девятьсот третьего года («в семнадцатом году в России пришла та справедливость, философию которой профессор принял в молодости», замечает Пильняк), у него имеется толстая пачка писем Ленина, но он до сих пор не принял новой орфографии, ходит в длиннополом сюртуке и «медлительность почитает основой прогресса». План Полетики грандиозен: остановить Оку, бросить вспять Москву-реку, превратить советскую столицу в порт, доступный морским пароходам, которые будут подниматься к ней по системе каналов… Осуществление проекта требует работ не менее грандиозных. Они производятся около Коломны. Там же, на «Коломстрое», развивается и действие романа.
Оно сложно, и усложняется еще той манерой повествования, которая свойственна Пильняку: автор все время «сбивает» ход фабулы, обрывает диалоги где придется и возвращается к ним через несколько страниц… То здесь, то там в изобилии попадаются лирические отступления — о Волге, о революции, даже о Есенине.
На Коломстрое работают инженеры Ласло и Садыков. Их судьбы связаны с судьбой Полетики. Жена Пимена Сергеевича когда-то ушла от него к Ласло, репетитору их детей. Тот же Ласло сманил теперь жену Садыкова. На Коломстрое неблагополучно: социализм, правда, торжествует, но люди терзаются, мучают друг друга, умирают. Мария Садыкова не пожила с Ласло и месяца, как повесилась. «Я коммунист. Прежде всего я должен уничтожить свои чувства», говорит Ласло. Мария Садыкова этого «уничтожения чувств» не поняла и не выдержала. Работницы Коломстроя в знак протеста против ее гибели, «во имя женской солидарности», устроили забастовку. «Бабы, – кричи одна из них, – бабы, а? Бабочки! Это что ж такое? Это мы сколько же терпеть будем?.. а женотдел на что?.. Бабочки, а!»
