И много лет прошло, томительных и скучных …
В том-то и дело, что годы прошли… мимо стиха, мы не услышим даже их отзвука, они только исключаются из лирического мира, потому что они не предмет поэзии. Вернее, отзвук этих лет все-таки присутствует, но он прежде всего в том интонационном напряжении, которым выделяется отдельный поэтический мир – просветленные мгновения песни, любви и красоты. Вспомним слова Фета: «Художника интересует только одна сторона предмета: его красота» >18 – и сопоставим их с очень точным высказыванием Гоголя о том, что в поэзии Пушкина «все стало ее предметом и ничто в особенности» >19 . Это различие всего отчетливее выговаривается в финалах: всеобъединяющем у Пушкина («И божество, и вдохновенье, / И жизнь, и слезы, и любовь») и ограничительном у Фета («и цели нет иной, / Как только веровать в рыдающие звуки, / Тебя любить, обнять и плакать над тобой»). Так формируется локальный лирический мир, противостоящий пушкинской всеохватности.
Эта художественная проблема – диалектика лирического «мига» и целостного мира – имеет всеобщий характер, ибо каждый большой поэт ищет путей к тому, чтобы, «не сосредоточиваясь на себе, сосредоточить в себе изменяющийся мир» (М. Горький). И ищет он такие пути, лишь овладевая уже существующими формами литературно-художественного сознания, развивая их. Вспомним в связи с этим еще одно стихотворение о «чудном мгновенье» – о «мгновенье» XX века:
О доблестях, о подвигах, о славе
Я забывал на горестной земле,
Когда твое лицо в простой оправе
Передо мной сияло на столе.
Но час настал, и ты ушла из дому.
Я бросил в ночь заветное кольцо.
Ты отдала свою судьбу другому,
И я забыл прекрасное лицо.
Летели дни, крутясь проклятым роем…
Вино и страсть терзали жизнь мою…
И вспомнил я тебя пред аналоем,
И звал тебя, как молодость свою …
Я звал тебя, но ты не оглянулась,
Я слезы лил, но ты не снизошла.
Ты в синий плащ печально завернулась,
В сырую ночь ты из дому ушла.
Не знаю, где приют своей гордыне
Ты, милая, ты, нежная, нашла …
Я крепко сплю, мне снится плащ твой синий,
В котором ты в сырую ночь ушла …
Уж не мечтать о нежности, о славе,
Все миновалось, молодость прошла!
Твое лицо в его простой оправе
Своей рукой убрал я со стола.
А. Блок начинает свое лирическое произведение почти с того, чем заканчивается стихотворение Фета. Мысль о том, «что ты одна – вся жизнь, что ты одна – любовь», что «цели нет иной…», становится исходной точкой лирического переживания. Локальность лирического мира, свойственная Фету, непосредственно воплощена Блоком в ритмическом движении от всеобщих «доблестей», «подвигов», «славы», «горестной земли» к противостоящему им своей предельной конкретностью и индивидуальной достоверностью «лицу в простой оправе». Эта лейттема стиха, выделенная ритмически (цезурным переносом), трижды повторяется в последующем развитии, которое не раз заставляет вспомнить о только что проанализированных стихотворениях Пушкина и Фета. Зачин, напоминающий о лирическом мире Фета, разрешен у Блока в прямо противоположном финале. Воспоминание не только не приводит к фетовскому «как тогда», но, наоборот, в сильнейшем нагнетании интонационных параллелей (опять-таки напоминающих о Фете) формирует прямо противоположный, отрицательный итог:
Все миновалось, молодость прошла!
Эта кульминационная строка выделена единственным в стихе цезурным перебоем и чрезвычайно значимым звуковым сращением (миновалось – молодость); этимологически далекие друг от друга миновалось и молодость образуют единый семантический комплекс, действенную только в пределах этого стихотворения родственную группу, индивидуальную «семью» слов. А идущий следом кольцевой повтор (еще раз напоминающий о Фете) оказывается прямым лексико-семантическим контрастом.
«Тебя любить, обнять и плакать над тобой» оказывается невозможным. Локальный лирический мир отринут; он в системе Блока – ушедшая прекрасная поэтическая молодость, которой не дано преодолеть «жизни сон тяжелый», неминуемо входящий в стихи. Преодолеть – в смысле изъять, устранить, забыть этот сон – невозможно, его можно только поэтически постичь. Отрицание Блоком фетовской локальности оказывается устремлением поэта к пушкински всеохватывающему лирическому миру.
