Литературное произведение: Теория художественной целостности - страница 167
Ритмико-речевая сложность и многоплановость толстовского повествования отражают, во-первых, многоплановость объективной действительности, сложность взаимосвязей ее различных природных и социальных сфер, иерархически соотнесенных друг с другом, во-вторых, многоплановость субъективных осмыслений этой действительности, многообразие различных и разнородных точек зрения, мнений, идей и, наконец, в-третьих, многосложность и разнородность каждого человека, каждой субъективной личностной позиции.
В этом отношении едва ли справедливо следующее критическое суждение Ромена Роллана: «Серьезная ошибка Толстого (и многих других) в том, что он представляет человеческую натуру слишком просто, как единство. На самом деле каждое существо – это несколько существ в одном, или существо, живущее одновременно в нескольких плоскостях, – полифония» >13 . Между тем в наиболее значительных художественных произведениях Толстого обнаруживаются сложность и многообразие сопрягаемых точек зрения и позиций – и внутриличностных и межличностных, так что «человеческая натура» предстает в них как многоплановый мир принимаемых и отвергаемых «обликов», по-разному соотнесенных с личностным центром. И между этими разными личностными планами и позициями различных героев в толстовском повествовании формируется содержательный диалог, вплоть до диалогического взаимодействия, бытия-общения целых человеческих миров, например мира Анны Карениной и мира Левина >14 , – ведь именно их взаимосвязь составляет глубинную основу той системы «сцеплений», о которой говорил Толстой как раз в связи с этим произведением.
Однако, не соглашаясь с Ролланом, следует сказать и о том, что впечатление, подобное тому, что он высказал, имеет основу для своего возникновения. Она – в воплощенной в ритмическом строении и стиле толстовских произведений в целом тенденции к такому развитию сложности и разнородности, которое вместе с тем является их преодолением и утверждением разумных, естественных и простых «начал» и «концов» в сложном процессе жизненного становления и развития, и специфическим финалом толстовского диалога является конечное слияние всего сопрягаемого в разумное и простое единство.
Такая исходная и конечная простая основа полагается в художественном мире Толстого необходимой и отыскивается опять-таки на всех уровнях: и внутри сознающей личности, и в межличностном взаимодействии, и в глобальных отношениях бытия и сознания, действительности и идеи. Характерна в этом смысле такая стилевая закономерность, особенно ясная в поздних произведениях Толстого, как разрешение субъектной многоплановости повествования в родственно обнимающем всех людей единстве повествовательной позиции >15 – именно такова одна из главных смысловых характеристик развертывания повествования в «Смерти Ивана Ильича».
Конечное слияние и преображение сложности в простоту хочет не только объединить разные субъективные точки зрения и взгляды, но и найти синтез общей «субъективности» и максимальной «объективности», онтологизировать «правду», найти самое простое и естественное единство жизни и мысли. Верно, что «Толстой везде сознательно дуалистичен, и мир фактов (или событий), и мир мысли всегда существуют у него рядом, как две взаимосвязанные необходимые и самостоятельные сферы, из противоречивого соотношения которых в произведении извлекается определенный содержательный эффект» >16 . Но к этому надо добавить, что Толстой столь же сознательно «гонит» дуализм, стремится к монизму – и это стремление очень рельефно выражено в стилевой, и в частности ритмико-речевой, динамике его произведений.
Конечно, речь идет об идеальном стремлении, которое отнюдь не всегда получает соответствующую реализацию. В частности, обособление публици-стически-объясняющего начала, так сказать, сферы «чистого смысла» весьма характерно для позднего Толстого. Да и не только для позднего. Тургенев, безусловно, имел некоторые основания, говоря о «сильной кривизне», превращающей, например, «Люцерн» в «морально-политическую проповедь»
