Говорят, что в Касабланку приезжают веселиться из Европы, из Америки. И даже из соседнего Рабата, где будто бы не так весело. Рестораны, кабачки, варьете — их действительно множество в городе, и посетить всяческие увеселительные заведения настойчиво приглашают весьма откровенные фотовитрины…
…Снова в путь. Автобус везет нас по ночным улицам Касабланки в аэропорт. И вот мы в обширном полупустом прохладном здании. На стенах — рекламные плакаты. Один из них убеждает нас непременно побывать в Дакаре. Это самое мы и собираемся проделать: восход солнца мы встретим в Сенегале, на Зеленом Мысу…
Мы — это все, кроме Батанова, приехавшего проводить нас. «Петровский» придет в Касабланку завтра, и вечер у Батанова свободный. Он всячески напутствует меня, берет обещание написать, совершенно точно зная, что я его не выполню, а о себе говорит:
— «Нан плюс ультра», — и разводит руками. — Ничего не поделаешь. Приходится уповать на будущее.
До посадки остаются считанные минуты, когда в аэропорт вбегает наша недавняя «хозяйка», красавица марокканка из «Аль Муниа». На ней — короткая юбка, куртка из желтой кожи, и, ей-богу, в этом наряде она кажется еще очаровательнее… Мы обещали ей книги о Советском Союзе, и вот, окончив службу, она прибежала в аэропорт. Она берет пачку книг и журналов под мышку и по очереди протягивает нам тонкую белую пахучую руку, руку, которой завтра вечером она, улыбаясь, будет поднимать бокал с вином в компании новых гостей и, чуть пригубив, ставить его обратно. И снова улыбаться. Иначе, чем сейчас, — не так растерянно, без грустинки. Совсем иначе. И глаза ее, черные, влажные, продолговатые, — кажется, их принято сравнивать с глазами газели? — будут беззаботно веселы, и никто никогда не угадает, что на самом деле скрыто за улыбкой, какие надежды или сомнения тревожат девушку…
Мы выходим на освещенное летное поле, а марокканка и Батанов остаются у здания аэропорта и машут нам вслед. При ярком свете фонарей нам долго видны их фигуры — крепкая широкоплечая — Батанова, и тонкая гибкая — девушки из «Аль Муниа»…
А мы идем к лайнеру компании «Эр Франс». Впереди, косолапо ступая, враскачку, спешит, расталкивая остальных, журналист-международник; он на работе, и ему не до сентиментов. Неторопливо шагает с погасшей трубкой в зубах поэт, начавший войну под Хасаном и закончивший ее под Берлином. Рядом — танкистка с простреленными руками, ставшая писательницей. Чуть отстав, идут лесовод Владыкин и географ Латынина, книгу которой об Африке мы недавно обсуждали на заседании Географического общества, радиокомментатор Арданов с неизменным магнитофоном, повешенным на плечо, художник Машковский с видавшим виды этюдником, немолодая, в очках, вделанных в тонкую оправу, преподавательница… Идут очень разные люди — и по возрасту, и по профессии, и по жизненному опыту, — имеющие, однако, и общее: вопреки утверждению одного из поэтов-песенников, Африка всегда была им нужна. Нужна как друг, попавший в беду, как товарищ, идущий рядом в борьбе против империализма, как несправедливо осужденный узник, ломающий, ноне сломавший всех решеток…
Смуглая, с тончайшей талией стюардесса, одетая в форменный синий костюм с серебристыми крылышками над правым кармашком, уже разнесла мятные конфеты в ярких обертках. Она исчезает в служебном помещении самолета, и мы слышим по радио ее чуть измененный голос:
— Дамы и господа, командир Галле и его экипаж счастливы везти вас в Дакар..
На световом табло появляется сигнал — застегнуть пояса Набирая скорость, самолет бежит по стартовой дорожке…
Итак, впереди шесть часов полета.
Рядом со мной в кресле сидит монах в белой, безукоризненно чистой сутане, пахнущей свежестиранным бельем. Самолет в воздухе, и монах, готовясь спать, снимает и тщательно складывает сутану. Он остается в белой рубашке, обычных черных брюках, и, если бы не тонзура, выбритая на коротко остриженной голове, в нем едва ли можно было бы признать священнослужителя.
В центре Касабланки стоит очень красивое белое воздушное здание с двумя высокими, устремленными в небо башнями; башни увенчаны большими темными, символизирующими Землю шарами, в которые воткнуты, как мечи, католические кресты с одной перекладиной. Это — собор, называющийся, как и Парижский, «Сакре-Кёр». Внутри — строго выдержан стиль модерн. Белые стены. Серый, из железобетона, алтарь. Деревянные исповедальни. Сквозь разноцветные витражи врывается в храм солнце.
