Поднялся со стула и Буравлев.
- Я пришел, Анатолий Михайлович, не оспаривать ваш приказ. Он понятен. Я пришел вам доложить о его последствии. Надо этот вопрос поставить перед областью... - Лицо его задрожало, и весь он как-то напружинился, сжал кулаки. По всему было видно, что с трудом удерживал себя. - Вы только что отчитывали Ялычева за порубку бора на Ромашовской даче, - неожиданно спокойно заговорил он. - Но мы-то разве лучше его? Делаем то же, да только в больших размерах. Пустить под топор сотни гектаров молодого леса, чтобы потом этот злосчастный баланс гнил на порубках под открытым небом...
- Вот вы и ставьте... Заодно и о Ромашовской даче скажете. - Маковеев с опаской поглядел на лесничего. - Путаник вы, Сергей Иванович, назидательно покачал он головой. - Ох какой путаник!.. Кто такой Ялычев? Для меня он - частник. А это государство. Как будто в области меньше нас с вами мозгуют. - И он, выхватив из папки, принесенной Лилей, небольшой лист бумаги, бросил его на край стола. - Нате, пожалуйста, прочтите. Не моя это выдумка.
Буравлев пробежал глазами испещренную мелким прямым почерком телефонограмму.
- Не следует, Анатолий Михайлович, все валить на государство. И тот, кто передал вам телефонограмму, еще не государство. Есть закон - молодняк не трогать? Есть. Этому закону мы и подчиняемся... - Он не досказал своей мысли, а лишь махнул рукой, словно что-то ненужное сбросил со стола на пол.
В это время пронзительно зазвонил междугородний телефон. Маковеев поспешно сорвал с рычага трубку и глуховато отозвался:
- Алло! Москва? Я слушаю, Москва!.. Эллочка, здравствуй! - Голос Маковеева помягчел, стал бархатным. - Как живешь там, милая? Когда приедешь?.. Ах, как идет моя работа для Москвы? Успешно. Привезу много интересного материала.
Он говорил быстро и небрежно, и снисходительная улыбка не сходила с его лица.
В трубке затрещало и что-то засвистело. Маковеев подул в рожок, прислушался. Что случилось? Может, сильный ветер порвал провода? Он дунул в рожок еще раз, лицо его покраснело от напряжения.
- Элла!.. Эллочка!..
Буравлев понял, что разговор с ним закончился. Он тяжело поднялся со стула и вышел из кабинета.
2
Так и не дождавшись ответа, Маковеев бросил на рычаг трубку, подошел к окну. Обычная, наскучившая картина... Лесхоз находился на окраине районного городка. За конторой сразу во все стороны шли заснеженные поля, перелески, желтые извилины дорог. Маковеев с трудом всматривался в неприветливую даль. Там где-то была Москва! Там ждала его Элла!.. Элла!..
Он отошел от окна и, сев за письменный стол, обхватил ладонями голову. Думы... Думы... Потом, выдвинув ящик стола, достал объемистую папку, за ней - вторую, третью. Результат его трехлетней жизни вдали от Москвы.
В первой папке с надписью "Диссертация" хранилось сто пятьдесят страниц рукописи. Полистал ее; довольный, улыбнулся. Каждое слово, каждая фраза выражала то, о чем он думал все это время. Маковеев уже представлял себе, как будет говорить с кафедры, как его поддержат ученые и как его имя назовут в числе новых ученых.
Он взвесил на руке вторую папку. Она была тяжелой, объемистой. Концы темно-синих тесемок едва сходились в маленьком узле. В ней лежали необработанные записи - в блокнотах, в общих и ученических тетрадях или просто на отдельных исписанных быстрым почерком листках. Здесь тоже были его мысли, которые он собрал до крохам. И он верил, что они стоящие, что они могут сделать диссертацию весомой.
Довольна всем этим будет Элла. Три года для него, а стало быть и для нее, не пропали даром. А что толку, если бы он просидел в научно-исследовательском институте? Ни богу свечка, ни черту кочерга. Был бы у начальства на побегушках, составлял бы сметы, отчеты...
Скорее бы шло время! Летом можно будет развернуться.
Маковеев встал из-за стола, взял календарь и стал его перелистывать. Перекинул листки с января на август. Их оказалось много. Целая объемистая стопка. И каждый календарный листочек - это трудный день, со множеством хлопот и дум.
И ему вдруг захотелось, чтобы сейчас в кабинет ворвался ураганной силы ветер, встряхнул бы его, придал бодрости...
