Нет, все-таки я не убийца. Убийцы не такие, пытается успокоить себя Эн. Эл. Он ведь пристально рассмотрел себя в зеркале на вокзале. Такой заурядный, буднично-скучноватый овал лица… А разве те, кто вершит чудовищные дела, непременно выглядят чудовищами? Наивно было бы так думать…
Несколько лет назад по телевизору показали мужика, который изнасиловал несовершеннолетнюю девочку, а потом, перепугавшись, сжег ее в топке (он работал истопником). Кучка пепла, или шлак, в котором обнаружили застежку ее школьного ранца, позволила экспертам прийти к решающему заключению, приведшему к смертному приговору. Железка ведь не горит.
Когда преступника показывали в телепередаче, он трусливо загородил лицо руками. Но Эн. Эл. все же успел заметить, что на экране вовсе не Синяя Борода, а самый заурядный мужичок-коротышка. На нем был вязаный свитер с узором, который, выходя из-под пальцев женщины, уже самой судьбой предназначался потенциальному убийце.
Еще один, молодой и веселый парень, тоже насильник, тоже убийца, на которого народу дали взглянуть по телевизору, во время съемок радовался прекрасной погоде, благодарил за нее Господа и заметил, что по такой обильной росе можно схлопотать насморк. Его снимали, когда он вел следователей через луг к какой-то канаве или роднику, в котором утопил свою жертву, окунув ее головой в воду. Показывал место преступления, беспокоился из-за насморка, а ведь при этом был совершенно уверен, что скорее всего схлопочет смертный приговор. Красивый был парень, вскоре и впрямь приговоренный к расстрелу. (Между прочим, древние римляне осуждение на смерть признавали не в качестве наказания, поскольку один человек якобы не вправе вынести подобное решение в отношении другого. В осуждении преступника они видели просто способ элиминации опасного индивидуума от общества… Прелестное софистическое рассуждение, к тому же этическое, по крайней мере формально. Итак, эти злодеи внешне ничем не отличались от самых обыкновенных людей; для определения наших телеубийц френология никак бы не подошла. Эту «науку», пресловутое учение сеньора Ломброзо о черепах преступников (кажется, он особое внимание обращал на затылок), следует отнести к числу гипотетических догадок, в большинстве случаев, как и в упомянутых выше, не подтверждающихся.
Впрочем, убивают и из так называемых благородных побуждений, хотя и не очень хочется соглашаться с именем прилагательным «благородный»; наверное, правильнее было бы сказать «по фатальной неизбежности». В том числе и на войне. За такие подвиги благодарное человечество (которое обычно держится на стороне победителей) прикрепит тебе сверкающий орден на грудь. Но и подобные так называемые героические поступки тяжело переживают люди со слабой нервной системой. У них в деревне (где именно? когда? Вероятно, еще до образования колхозов!) жил отставной солдат, помогавший летом дедушке в поле. Вообще-то совсем обычный человек, но пить ему было нельзя, потому что он буквально зверел. В этом случае будто бы выручал странный ритуал, о котором мальчик знал понаслышке: мужику совали в руки вилы и ставили перед ним корзину с картошкой. Он хватал вилы наперевес и со страшным воплем (весьма возможно, лишь в мальчишеском воображении) бросался к корзине, вонзая в нее вилы под хруст прутьев и треск лопающихся картофелин. Давать мужику вилы и подставлять корзину вменялось в обязанности его жены, поскольку никто другой не смел приблизиться к нему в этот момент. Затем наступало умиротворение, пьяное раскаяние со слезами и молением о прощении. Мужик каялся в грехах, обещая исправиться, стать хорошим, кристально чистым. Слышать из уст физически крепкого человека стенания и причитания было еще горше, чем победные вопли.
Но почему вдруг корзина с картошкой? Объяснение очень простое: во время войны мужик бежал по траншее, напоролся на двух немецких солдат и одного за другим проткнул штыком. Конечно, он знал, что война справедливая, что ему не оставалось ничего другого, но нервы выдерживают не у всех Потом он стал верующим. Его боевые товарищи с более крепкой нервной системой каждый год ездили на встречи ветеранов, ели гороховый суп, пили монопольку, а он никак не мог позабыть хруста живой ткани, пронзаемой штыком. «Вот такие дела»
