Хорошо хоть сад при пансионе оказался довольно обширным, в пять-шесть гектаров, или, как здесь говорили, десять акров.
Вообще, принцессин мир мне сильно напоминал викторианскую Англию. Только с магией.
На территории пансиона располагался монастырь, усадьба со спальнями учениц и залами для занятий, птичник и коровник с тремя молочными бурёнками — иногда девочкам перепадало свежее молоко, но далеко не каждый день. Всего в пансионе единовременно обучалось около ста учениц, так что обеспечить их всех едой — задача не из легких. Готовили две поварихи, а в помощницы им выделяли ежедневно по три девочки, по одной из каждой возрастной группы.
Первые четыре года обучения считались младшей группой, дальше шли ещё четыре года средней и четыре выпускных класса. После окончания пансиона девочки могли идти работать в зажиточные семьи гувернантками, учительницами в немногочисленные школы для девочек, компаньонками к юным леди, ну и наконец — принять постриг и остаться в монастыре.
В день для меня самой, в реальной жизни, оставалось теперь всего лишь восемь часов. Режим в пансионе был жёсткий: в десять спать, в шесть утра, с рассветом практически, подъём. Вот в эту треть суток мне и приходилось теперь укладываться.
Как ни странно, со временем я привыкла. Ко всему привыкает человек.
Я очень быстро начала жить сегодняшним днем, наслаждаться каждой секундой по полной. Немногие люди понимают, какая это роскошь: посвятить несколько минут любимому делу. У обычного человека минимум шестнадцать часов в запасе для его занятий, а в молодости, когда можно спать поменьше без ущерба для восприятия, так и все восемнадцать.
У меня было только восемь. Сюда нужно было впихнуть работу, родных, еду и хоть какую-то физическую активность, потому что лежать лёжнем половину жизни не очень здорово.
Я предпочитала танцы. Балет я в своё время забросила — не до него было. Позанимавшись какое-то время художественной гимнастикой, я это дело тоже оставила. Не моё. Травмоопасно очень, тренировки лютые, да и времени — драгоценного времени — многовато забирает.
Мне повезло. Буквально под моими окнами открыли танцевальную студию. Преподавали все жанры: от классических, вроде вальса и танго, через латину и рок-н-ролл до брейка и танца у шеста. Последний, кстати, от художественной гимнастики недалеко ушёл, если тренер хороший попадётся. Алла давала нагрузку от души: за час занятий форма промокала насквозь.
Зато после я чувствовала, что в самом деле живу.
А то, по правде, иногда я начинала сомневаться, где именно — реальность, а где — вымысел и сон. Будто в аварии я выжила по чистой случайности и сейчас живу как бы взаймы, за чужой счёт.
За счёт той самой принцессы.
Забавно, но имя девочки, в теле который сплю, я узнала только в монастыре. Придворные ее звали Ваше Высочество, а люди, которые её могли бы звать по имени, вроде сестры или родителей, с ней не общались.
В пансионе же она стала просто одной из учениц. Катраона Махони, первая группа.
Как ни странно, при монастыре принцессе жилось повеселее, чем во дворце. У неё даже подруга появилась. Не сразу, правда.
На третьем году обучения, помимо десяти девочек-семилеток, в пансион привезли одного «переростка». Ей уже исполнилось десять, и поскольку она оказалась достаточно образованна, то есть уже умела читать, писать и считать до ста — её определили в подходящую по возрасту группу, то есть в ту же, что и принцессу.
Калеку-хромоножку, как ласково называли её монахини, другие девочки старались не замечать. Принцессу даже не дразнили — она просто не существовала для них.
Весь этот мир был буквально пропитан магией. Особенно правый берег реки Абхайн в столице.
Все аристократические семьи кичились тем, что даже свечи зажигают заклинанием. Тех, кто по прихоти генетики рождался без волшебной составляющей, ждала незавидная участь изгоев. Пустышки — так их мило называли — вычёркивались из родовых книг по достижении совершеннолетия… Если, конечно, до него доживали.
Только лет двести назад многие аристократы, чтобы не портить себе репутацию, избавлялись от детей, лишенных магического дара. Времена изменились, законы ужесточились, так что теперь таких пустышек «всего лишь» оставляют в приютах. Обычно уже к трём-четырём годам становится понятно, на что способен ребёнок.
