Экзекутор во всю стучал молотком: тук-тук, тук-тук-тук… тук-тук…
Только теперь — после долгого созерцания, как делается виселица, — Михаил сильно расправил плечи и осмотрелся… как после долгой дороги…
Где они были теперь? Куда исчез тот солнечный поселок с гомоном с утра до ночи и закатными кострами? Где оно — то место, с которого началась их игра?
Поселок был все еще здесь. Но казался чем-то иным, унылым и безрадостным, слишком опустевшим, — как и тогда, давно…
Желтая трава, изорванная и прожженная, посеревшие дома, вспарывавшие резкими коньками вечереющую гладь неба; на дороге проявились камни…
— Пожалуй… пожалуй, вернусь… — объявил Михаил.
Так и не засмотревшись.
Вернуться назад он не мог.
— Вернусь к гласным!
— Давай, — Сергей покосился на экзекутора, который снова сел возле сократившихся досок; Сергей знал, что испытает облегчение, если Михаил угадает букву.
— «Е».
— Угадал! — Сергей стер четвертую черточку.
Почти радостно.
— Теперь… теперь «А».
И снова Михаил угадал — Сергей стер самую крайнюю справа черточку.
На дороге, среди проявившихся камней, теперь значилось:
«„Орудие казни“, „орудие казни“, „„и“… „е“… еще „и“… „а“…“ — снова и снова вертелось в голове Михаила.
— Скорее всего… я угадал все гласные… а на согласные мне не очень везет… — он вдруг почувствовал зыбкую неуверенность.
И тотчас экзекутор, тоже, видимо, почувствовав, достал откуда-то из-за спины толстенную канатную веревку. Теперь в ловкости движений экзекутора была не только опытность, но и… что-то еще неуловимое… и веревка так мертвенно отливала голубым в сгустившемся полумраке… неуловимый оттенок движений экзекутора и оттенок цвета подсказали, что веревки не было, — когда они еще только приступали к игре.
Вообще не было.
А теперь веревка появилась.
Морщиня веки, Михаил вглядывался в чернеющие балки виселицы — ровный прямоугольник на фоне почти лоснившегося, вечернего неба, которое купольно сгущалось к индиго.
Вглядывался, стараясь разгадать загадку. Отгадать слово — „орудие казни“. Одним словом.
— Кажется, она и так хорошо стоит. Думаю, обойдемся без подпорок, — раздался голос экзекутора.
— Нет-нет, подожди-ка, это не по правилам, — Сергей оживленно зашевелил коленями, переминаясь на корточках.
Его живот остался неподвижным, увесистым; а руки чуть дрогнули — он будто устало пробудился. Стараясь защитить своего противника.
— Подпорки должны быть.
— Только если она плохо стоит, Сережа, — неумолимо отозвался экзекутор.
— Не называй меня так — „Сережей“.
— А она стоит очень даже ничего, крепко, — экзекутор закурил, — в любом случае: он сорвется, если виселица не выдержит.
Михаил молчал, лихорадочно соображая.
— Ну хорошо. Давай, называй следующую букву.
— Следующая… „П“.
— Какая? — Сергей не расслышал.
— Буква „П“… я сказал, „П“.
Сергей ничего не ответил, а только пошевелился на корточках; но уже совсем вяло. Правое бедро неловко сдавило живот — он чуть не потерял равновесие. Изо рта у него вырвалось „Ох-х-п-п!“.
Экзекутор, между тем, неторопливо, с усилием встал, отряхнул сзади штаны — от налипшей земли, — отряхивал долго, тщательно, с минуту, потом прошел к виселице, шаркнув один раз ногой. Перекинул веревку через верхнюю балку. Потом долго повязывал ее и обматывал; делал кольцо.
Наконец, виселица была кончена; у экзекутора слышалась одышка — после долгой, напряженной работы; ставшей уже непосильной.
Хриплая одышка.
— Еще один промах — и все, — экзекутор предупреждающе и грозяще выставил вперед палец, который в темноте, под светом новой сигареты походил на деревянную гусеницу; потом добавил:
— Слышал меня? — закашлялся — огонек, теряя пепел, лихорадочно заметался в темноте.
Экзекутор сел на место.
Этот последний вопрос прозвучал почти нравоучительно.
Михаил устало опустился на землю — не на корточки, а именно сел…
— „В“.
Он угадал первую букву.
Неужели игра выправилась в его пользу? — следующими двумя попытками он угадал две буквы из оставшихся трех: „Л“ и „Ц“.
Было уже совсем темно, — даже виселица едва виднелась на фоне иссиня черного неба, без звезд, — и он не видел слова, выведенного на дороге.
