Я никак не мог вспомнить, как звали ту женщину, секретаршу, которая выдавала мне листовки. Более того, я даже не мог поручиться, что она была секретаршей — я назвал ее так, ибо она всегда сидела за столом и улыбалась мне как-то по-дежурному (в моем понимании именно это идентифицирует в женщине секретаршу, а в мужчине — секретаря), без всякой души, в манере ее общения скользил формализм. С другой стороны, никакими секретарскими делами она не занималась, но просто выдавала объявления, которые подлежали расклеиванию. Я смутно подозревал, что она, наверное, и не секретарша, но какая разница? Гораздо важнее было вспомнить, как ее зовут, ибо мне, так или иначе, пришлось бы к ней обратиться. Но именно на этом я и не мог сконцентрироваться — моему мозгу почему-то все время хотелось думать о профессии этой женщины, а не об ее имени; вернее ему вообще не хотелось о ней думать, как и ни о чем другом, но каждый раз, как я заставлял его обратиться к воспоминаниям о женщине, выдававшей листовки, он пытался проанализировать факторы, относившиеся к ее профессиональной принадлежности, в ущерб идентификации имени. В результате я так и не успел обдумать то, что было необходимо — вернулся на фирму (главный офис ее находился на пятом этаже жилого дома, остальные — на третьем; именно потому что офис, к которому я был прикреплен (интересно, кем?) располагался на более высоком этаже, я называл его главным — в этом было столько же основания, сколько и ранее в определении секретарши), продолжая думать о профессии женщины, а не об ее имени, никак не мог абстрагироваться от второстепенного.
Но когда я, войдя в кабинет, увидел ее, мой язык сам решил все проблемы:
— Наталья Николаевна, у меня некоторые затруднения — мне необходимо больше агитационных листовок.
Я не успел даже удивиться рефлекторно пришедшему соображению, а она — ответить на мою просьбу, ибо моментально в кабинете материализовался некий человек, одетый в черный дорогой костюм, вероятнее всего сшитый на заказ. Безо всяких предисловий он обратился ко мне:
— Я знал, что вы примете это решение о листовках. Мы целый день наблюдали за вашими действиями и теперь стало ясно, что вы нам подходите.
Столь неожиданное вторжение выбило из колеи не только меня и секретаршу (опять забыл, как ее зовут), но и все предметы в комнате, которые наблюдали за нами. Некоторые из них от неожиданности самоуничтожились — три цветочных горшка упали на пол с подоконника и раскололись, а люстра выплюнула лампу прямо в центр пола, превратив ее в острое сахарное пятно.
— Для чего подхожу? — выдавил я.
— Сейчас никаких вопросов. Вы должны немедленно последовать за мной.
У него был такой непререкаемый тон, что я понял, он здесь уже не в первый раз. Я бросил взгляд на секретаршу.
— Вы знаете этого человека?
— Да… Николай Алексеевич Кошкин появляется всегда так внезапно!.. Не беспокойтесь, он ничего вам не сделает. Более того, вы очень выиграете, если пойдете с ним. Организация — (будем называть это так), — в котором он работает, сотрудничает с нами уже много лет. Очень престижная организация, поверьте. Вам действительно повезло, несказанно повезло!
Когда мы сели в его машину (легковую, выкрашенную в белый цвет, с жирными красными крестами на дверцах — как он сказал, для украшения), Кошкин, наконец, объяснил, куда мы едем, — в Государственную Думу! И прибавил, что меня изберут, нет, уже избрали, ее членом.
— Но кто?
— Остальные депутаты.
— Почему?
— Они руководствовались многими критериями, — ответил он уклончиво и завел машину.
— Как я понял, решающую роль сыграло то, что я запросил больше агитационных листовок.
— Именно так, — Кошкин кивнул, — депутаты абсолютно уверены, что у вас есть способности и склонности к законотворчеству.
В общих чертах он рассказал о Государственной Думе, о том, как повезло мне, что я теперь буду трудиться на благо народу, государству. И прибавил:
— Я уверен, что вы не откажитесь от этого. Такой великий шанс — работать депутатом — выпадает одному из миллиона.
А я все молчал — так удивительно было мне нынешнее положение.
