Дома новый жилец немедленно превращает комнату в собрание древностей. Разве такие шторы должны быть рядом с компьютером? Разве на таком столе должен стоять монитор? Все равно, что космический корабль на Хитровке.
Рядом со столом на коленях стоит Гоша Полдин с красным, злым от напряжения лицом, подключает невиданные штекеры к диковинным разъемам. На все вопросы Гоша только мотает кудлатой головой. Если аппарат упрямится, Полдин бормочет строки из какой-то странной песни:
Ты мне в душу плюнул, соловей,
Маленький волшебник белой рощи.
Тагерт бродит по комнате, заламывая руки. Наконец Гоша поднимается с пола, отряхивает колени и говорит:
– Надо бы бутылкой шампанского его жахнуть перед отплытием. Давай, старче, жми на пуск.
О мистическое кудахтанье разгоняющегося винчестера! О мигающие лампочки, о писк и первые буквы на черном экране! О ночной кобальт «Нортон коммандера», нездешний, межгалактический! О первый всхлип черного флоппи в щели дисковода!
– Гоша, ну посиди еще! Ты уйдешь, и я все забуду, перепутаю и сожгу!
– Пусть! – отвечает повеселевший Полдин. – Купим новый, несгораемый.
И уходит, нахлобучив лыжную шапочку.
За всю ночь Тагерт не сомкнул глаз. Он включал компьютер, завороженно следил за тем, как сменяют друг друга таинственные слова и строки, дожидался появления в синем небе стройных каталогов. Названия директорий казались остановками по дороге в непостижимо прекрасное будущее. Клавиш было слишком много, пальцы попадали впросак, и при каждом промахе Тагерт приходил то в ярость, то в отчаяние. Он не готов к прекрасному будущему. Потом компьютер выключался, «чтобы не перегреться», но через час бессонница вновь гнала Сергея Генриховича, накинувшего на плечи одеяло, к синему кобальту светящегося экрана.
•
Второй лекционный зал заполнен на треть: на старших курсах вечерки посещение лекций свободное. Студенты садились подальше от кафедры, и в последних рядах не оставалось ни одного свободного места. По мере приближения к лектору зал пустел, а в первом ряду сидел один-единственный человек. На столе перед ним лежали учебник, раскрытая амбарная книга, шариковая ручка и шляпа с белым плюмажем. То и дело в зал входили, осторожно оглядываясь на кафедру, вновь прибывшие студенты. Ни на шляпу, ни на плащ, отливающий синим электричеством, ни на хозяина в карнавальном платье никто не обращал внимания.
Юрий Савич приобрел репутацию чудака задолго до того, как облачился в мушкетерский плащ. С первого дня занятий он вникал в учебу с рвением, которое для его товарищей по группе казалось раздражающе чрезмерным. Он был безупречно готов к семинарам, тянул руку для ответа даже после того, как уже получил оценку, задавал преподавателям вопросы сверх программы и требовал список дополнительной литературы.
Половина студентов вечернего отделения – люди работающие, а то и семейные. Умаявшись за восьмичасовой рабочий день (неважно, чем он был наполнен – беготней или бездеятельным сидением), они приходят на занятия в надежде поскорее проскочить через две пары и бежать домой, к позднему ужину, домашним заботам, недолгому сну. Ожидать от таких вечерников рьяной тяги к знаниям смешно. Поэтому неистовая любознательность Юрия Савича в сочетании с его необаянием быстро очертили вокруг него зону недовольного вакуума.
Нет, Савич не пытался выделиться и обойти остальных – он искренне хотел учиться. Но когда его рука взметалась к потолку еще до того, как отзвучал вопрос преподавателя, на него смотрели с насмешкой не только ученики, но и многие наставники. Именно поэтому, когда однажды он явился в институт при шпаге, в синем плаще с золотыми крестами, в шелковых панталонах с подвязками, это мало что переменило в отношении к нему соучеников. Можно сказать, костюм мушкетера расставил все по местам: мы, дескать, давно подозревали, что парень не в себе, вот и подтвердилось.
Смешки отцвели за месяц, и вскоре на белобрысого мушкетера со шпагой смотрели с тем же снисходительным равнодушием, что и на кота, живущего при институтском буфете. В глазах студентов Савич выглядел чудаком-чужаком, но никаких страстей не вызывал. Преподаватели же никак не могли успокоиться. Для них Савич был, с одной стороны, раздражающе-ярким нарушителем заведенного порядка, с другой – одним из самых усердных и дисциплинированных учеников. Преподаватели старой закалки пытались разделить две эти стороны, превратив отличника-мушкетера в просто отличника. Однако Юрий Савич, вдумчивый слушатель, беспрекословный исполнитель учебных заданий, в вопросах дресс-кода являл себя упрямым вольнодумцем. Он не только отказывался сменить мушкетерский камзол на деловой костюм, но втягивал педагогов в продолжительные публичные дискуссии, причем делал это безо всякой дерзости, а почтительно и учтиво, как и подобает образцовому ученику.
