Сквозь завесу упавших на глаза волос Лираэль наблюдала, как он возвращается к своему столику. Когда до места оставалось всего несколько шагов, кто-то из мужчин вполголоса отпустил какое-то замечание. Барра пожал плечами, и мужчины – да и кое-кто из женщин тоже – расхохотались.
– Сегодня мой день рождения, – прошептала Лираэль, обращаясь к своей тарелке. Слезы не столько стояли в глазах, сколько звенели в голосе. – А вот и не буду плакать в свой день рождения! – Девушка встала, неуклюже переступила через скамью и понесла тарелку с вилкой к окошечку судомойни, стараясь не встретиться взглядом с работающими там двоюродными, троюродными и четвероюродными сестрами.
Она все еще переминалась там с тарелкой в руках, когда вниз по главной лестнице спустилась одна из Клэйр и ударила жезлом с металлическим наконечником по первому из семи гонгов, расставленных на нижних семи ступенях. Лираэль окаменела, все разговоры в трапезной немедленно стихли. Клэйра спускалась, ударяя по каждому из гонгов по очереди, и разные ноты сливались воедино и эхом гасли в отдалении.
На последней ступени Клэйра остановилась – и воздела жезл. Сердце Лираэль затрепетало в груди, а живот скрутило от тревоги. Именно так она себе все и представляла! Настолько точно, что, конечно же, это не было игрой воображения – но началом Прозрения!
Сораэ, как свидетельствовал ее жезл, ныне выступала Гласом Девятидневной Стражи, Гласом, возвещавшим, что Стража провидела нечто значимое и важное для Клэйр или для королевства. А главное, всякий раз, когда Стража провидела девочку, для которой наступает срок обрести Прозрение, Глас объявлял и об этом.
– Да узнают все вместе и каждый в отдельности, – провозгласила Сораэ, и звонкий, чистый ее голос разнесся по всей трапезной из конца в конец, и по кухням, и даже по судомойне, – с превеликой радостью Девятидневная Стража возвещает: дар Прозрения пробудился в нашей сестре…
Сораэ перевела дух, чтобы продолжить, а Лираэль крепко зажмурилась, зная: сейчас Глас произнесет ее имя. «Это наверняка, наверняка, наверняка я, – твердила себе она. – На два года позже, чем у всех прочих, и ведь сегодня мой день рождения… Это, конечно же…»
– Анниселе, – нараспев произнесла Сораэ. А затем развернулась и зашагала назад, вверх по ступеням, легко касаясь гонгов; на фоне их негромкого перезвона вновь зазвучали голоса гостей.
Лираэль открыла глаза. Мир не изменился. Прозрения у нее как не было, так и нет. Все пойдет по-прежнему. Тоскливо.
– Будьте добры вашу тарелку, – раздался голос одной из кузин в окошечке посудомойни. – Ой, это ты, Лираэль! А я-то тебя за приезжую приняла. Беги скорее наверх, милая. Пробуждение Анниселе начнется в течение часа. Ведь к трапезной Глас приходит в самом конце пути. Да с чего тебе вообще в голову взбрело тут завтракать?
Лираэль не ответила. Она передала тарелку и, точно во сне, пересекла трапезную, по пути безучастно задевая пальцами углы столиков. В голове ее снова и снова звучал голос Сораэ – ни о чем другом девушка думать не могла: «Дар Прозрения пробудился в нашей сестре Анниселе».
Анниселе, значит. Анниселе облачится в белые одежды и будет увенчана серебром и лунными камнями, а Лираэль снова придется надеть свою парадную синюю тунику – тунику, у которой уже столько раз отпускали подол, что уже и подшивать-то нечего. И все равно эта туника ей коротковата.
Анниселе только десять дней назад исполнилось одиннадцать. Но ее день рождения ни в какое сравнение не идет с сегодняшним днем, днем ее Пробуждения.
«Дни рождения и впрямь ничего не значат», – думала про себя Лираэль, механически переставляя одну ногу за другой – вверх по шести сотням ступеней от нижней трапезной к Западному коридору, затем еще две сотни шагов вдоль него и, наконец, вверх по двумстам двум ступеням к задней двери Палат Юных. Девушка отсчитывала шаги и ни с кем не встречалась взглядом. Все, что она видела, – это колыхание белых одежд и мелькающие ножки в черных туфлях: все Клэйры спешили в Парадный зал почтить очередную девочку, что вольется в ряды прозревающих будущее.
