Переждав, пока Евдоким Кузьмич уйдет хоть на окосье вперед, я взмахнул косой и пошел следом.
Травостой в логу хороший. Когда ударяешь косой, то чувствуешь, как напрягается в тебе каждый мускул. Потом рывок, словно кто-то ударил колотушкой по струне; ты прижимаешь пятку косы к земле, а левую руку норовишь поднять все вверх — и тотчас же мохнатые кашки, длинноногие былинки тимофеевки, остролистые кусты пырея, горделиво стоявшие перед тобой, никнут, сжимаются в рядок и ложатся в полметре от левой ноги. «Вжик! Вжик!» — и следом в голове отдается шорох переставляемых тобой ног: «шук-шук».
«Вжик! Вжик!» — «Шук-шук»…
Мимо прошли Василий Кочергин и дед Печенов. Вскоре сзади послышались звон кос и глухие шаги косцов. Утром они наседали на меня, «подрубали» пятки. Теперь Кочергин при каждом взмахе покряхтывал. Дед Печенов часто останавливался и смурыжил косу сухим бруском. До самого конца ряда никто не обронил ни слова. Так, молча, мы сделали еще два-три хода. С каждой минутой лужок заметно уменьшался. Уже темнело, когда мы наконец добили клинышек. Облегченно вздохнув, вытерли косы влажной травой и берегом ручья направились вверх к роднику.
Было тихо; во всем чувствовалась умиротворенность, будто твоя усталость передалась всему вокруг. Косилка тоже перестала стрекотать, но трактор еще продолжал урчать где-то на малых оборотах.
— Ну, Андрюха, когда же будешь нас агитировать? — спросил Авданя, сбавляя шаг, чтобы идти со мной рядом.
— А я считаю, что уже сагитировал.
— И то, языком-то всяк может. Вон твой дружок, бывший наш председатель Володяка Полунин, как разведет лясы — что тебе соловей, заслушаешься. А ты с косой к нам пришел. Оно, конечно, так-то агитировать доходчивее получается. — Евдоким Кузьмич поддернул сползшие штаны и, оживившись, продолжал: — Скажите ведь, сколько я этих агитаторов за свою жизнь видел! Тьма-тьмущая! Во! Не даст господь бог соврать… — Авданя перекрестился и заговорил еще торопливее; — Сейчас-то свои пошли, на трудовые копеечки, можно сказать, выучили. А бывало, все из района приезжали. Как начинается какая кампания, так, глядь, является уполномоченный и ну агитировать. Раз, помню, это вскоре после войны было. Явился на ферму агитатор по надою. Я рядом был, на конюшне. Вижу такое дело — пришел послушать. Я страсть как люблю, когда агитируют. Да… Явился в шляпе, в драповом пальто, с председателем, одним словом, все как положено. А бабы как раз коров доють. «Плохо, — говорит, — у вас, товарищи колхозницы, с надоем!» А Таня Виляла — она и теперь баба озорная, а тогда и вовсе, помоложе была. Выступила она вперед да и отвечает: «Мы бы рады, только наши коровы больше дать не могут». «А почему другие больше получают?» — спрашивает тот. «У наших коров, — отвечает Таня, — только по четыре соска. И сколько их ни дергай — больше не надоишь». «А зачем же, в таком случае, — говорит агитатор, — вы держите дефективных коров? Надо таких коров выбраковывать из стада. Вон в Сандырях, к примеру…» «А сколько же у сандыревских-то коров сосков?»— спрашивает тогда Таня. Тот важно так подумал, откашлялся и говорит: «Гм! Во всех передовых хозяйствах, — говорит, — коровы имеют по шесть сосков…» Ох, ну и смеху было! Не верите — у меня портки чуть не свалились наземь, до того ржал!..
3
Посмеиваясь над незатейливыми рассказами дяди Авдани, мы незаметно дошли до полевого стана. У самого ключа, в низине, горел костер. Повариха Лукерья Худова, старуха лет семидесяти, в фартуке, в старой, линялой кофте, босоногая, снимала чугунок с подставки. Девушки, хихикая, умывались у родника.
— Девки, хватит вам! Идите ужинать! — звала их Лукерья.
— А нас-то кормить будешь, Лукерья Ильинична? — Авданя приставил косу к свежесметанному стожку сена и подошел к костру.
Лукерья отставила чугунок, подула на обожженные руки.
— Вам, мужикам, снизу — погуще.
Ослепив всех фарами, подъехал к костру трактор. Огромнейшее — в человеческий рост — ребристое колесо появилось из темноты, покатилось, покатилось и встало. Фары погасли. Трактор пофыркал немного на холостых оборотах и заглох. Подминая кирзовыми сапогами жесткую траву, к костру подошел тракторист. На тракторе работал Назарка — старший сын нашего колхозного бухгалтера Петра Никодимыча. У бухгалтера много детей, и все они очень красивые: чернобровые, большеглазые. И Назарка красивый парень. Он недавно демобилизовался из армии. У него не успели еще отрасти волосы на голове, и он их зачесывает под модных героев итальянского кино. Он донашивает солдатские галифе, но вместо гимнастерки на нем уже яркая клетчатая ковбойка. Не простая ковбойка, а с короткими рукавами, узкая, так что ее можно, не забирая, носить поверх брюк.
