По просторным коридорам в тот вечер разносились звуки скорби, и не все они приходили из той комнаты, где лежала в бреду миссис Линкольн; слышались и более низкие стоны президента.
Источник:
«Мои десять лет в Белом доме».
Эллиот Стернлет.
Прошло полтора века, но до сих пор, когда представляешь эту жуткую сцену, кажется, будто бередишь свежую рану — потрясение, раздраженное неприятие случившегося, дикие крики скорби.
И только перед тем как ложиться спать, когда мальчик обычно приходил поговорить или попроказничать, мистер Линкольн, казалось, в полной мере осознал безвозвратность утраты.
Источник:
«Избранные воспоминания
о жизни, посвященной службе».
Стенли Хонер.
Около полуночи я вошел узнать, не принести ли ему чего-нибудь, и был потрясен, увидев его. Волосы стояли торчком, на бледном лице оставались очевидные следы недавних слез. Я подивился столь явному проявлению эмоций, подумал о том, что может случиться, если он не обретет облегчения. Незадолго до этого я побывал на железоделательном заводе в Пенсильвании, где мне продемонстрировали клапан для спуска пара; состояние президента навело меня на мысль о необходимости такого приспособления и для него.
Хильярд.
Там же. Свидетельство
Д. Стрампхорта, дворецкого.
Неухоженный джентльмен суетился над маленьким телом, гладил волосы, ласкал и перекладывал бледные, словно кукольные, руки.
Парнишка стоял рядом, взволнованно умоляя отца посмотреть в его сторону, потютюшкаться с ним, приласкать его.
Но джентльмен, казалось, ничего не слышит.
Потом эта и без того удручающая и неподобающая сцена перешла на новый уровень…
Мы услышали, как тяжело вздохнул преподобный, которого — невзирая на внешность — поразить было затруднительно.
Он собирается вытащить этого ребенка, сказал преподобный.
Так он и сделал.
Человек поднял маленькое тело из…
Хворь-ларя.
Человек нагнулся, вытащил маленькое тело из ларя и с удивительной грацией для столь несуразного сложения, тут же сел на пол и уложил тело себе на колени.
Джентльмен, погрузив голову в пространство между подбородком и шеей мальчика, приник к ней и зарыдал — поначалу неровно, потом безудержно, давая волю горю.
Парнишка тем временем метался туда-сюда, явно пребывая в крайнем отчаянии.
Почти десять минут человек держал…
Хворь-тело.
Мальчик в отчаянии от того, что на него не обращают внимания, которого, как ему казалось, он заслуживал, подошел и приткнулся к отцу, а тот продолжал держать и нежно баюкать…
Хворь-тело.
Я в какой-то момент отвернулся, растроганный до глубины души, и обнаружил, что мы не одни.
Снаружи собралась толпа.
Все хранили молчание.
Мужчина продолжал баюкать своего ребенка.
А его ребенок в это же время тихо стоял, притулившись к нему.
Потом джентльмен начал говорить.
Парнишка привычным движением обхватил отца рукой за шею, как, вероятно, делал не раз, и прижался к нему, его голова коснулась головы отца, он хотел лучше слышать, что тот шептал в шею…
Отчаяние мальчика стало невыносимым, и он начал…
Мальчик начал входить в себя.
Так сказать.
Мальчик начал входить в себя, и вскоре вошел в себя полностью, а человек при этом зарыдал с новой силой, словно еще острее смог осознать изменившееся состояние того, кого держал на руках.
Это было слишком, слишком личное, семейное дело, и я удалился, вышел в одиночестве.
Как и я.
Я, остолбенев, медлил там, читая молитвы одну за другой.
