Старшины доводят необходимость большой приборки по-своему.
– Положено, – говорят. – Мы – линейный крейсер. Это значит что? Что у нас к линкоровской основательности необходимо прикладывать крейсерский шик. А какой на корабле может быть шик, когда видно битое стекло и перекореженное железо? И морской черт с тем, что сталь порвало. Краска ободрана!
Вот и приходится – где резать ацетиленовой горелкой, где, наоборот, сваривать, лупить кувалдой или киянкой, сверлить, клепать, снимать и монтировать, заводить тали и крутить домкраты. Поверху – шкуркой, бензинчиком… Хорошо, его на борту много – авиационного, для самолетов-корректировщиков. Потом доходит до кистей. Что не подлежит окраске, надлежит надраить, чтобы медь сверкала, а тиковый палубный настил всецело приобрел правильный светло-бежевый оттенок, на старшинском языке почтительно именуемый «белым алмазом».
Работают-стараются все… Иной старшина, у которого рукав от локтя до плеча изукрашен «конриками» – нашивками за выслугу, вздохнет украдкой:
– Вот чего не понимал царь-покойник: нельзя менять тиковую палубу на сосновую… От того не экономия, а одни беспорядки!
Сосновая палуба быстро лохматится, «теряет вид» так, что на нее плюнуть хочется. Из-за сосновой планки списали бывший флагман Балтфлота, «Рюрик» – комиссия была не столько морская, сколько большевичья, палубу увидели – все, крейсер – руина, на слом его! «Полтаву», будущий «Фрунзе», на разделку не сдали, хотя собственная команда едва не загубила корабль. Устроили пожар, машину выжгло…
Экипаж трудится, помполит тоже: бегает по палубам так, что хоть язык вываливай, где работа тяжелей, где нужно подсобить не только словом – Иван Павлович подставляет плечо, прикладывает сильные и умелые, морские, руки. Шутит:
– Всем помочь готов, кроме механиков…
– Почему кроме?
– А у них старшой побольше меня… Так что там от меня немного надо. Так, напомнить о текущем политическом моменте, чтоб дело шло сознательней.
Политический момент острый. Радио – спасибо белоглазому Ренгартену, корабль ни на минуту не остается без связи и новостей – донесло голос истории. Из Афин летит яркое, яростное, долгожданное: «Всем, всем, всем!»
Фашистское правительство свергнуто.
У власти правительство Народного Фронта!
Потому «Фрунзе» и спешит к греческим берегам – всем стремительным телом, всей весомостью тридцати тысяч тонн водоизмещения стремится поддержать перемены. По палубам гремят революционные песни.
Корабль идет в страну с небесами, распахнутыми в будущее. И кое-кто из комсомольцев нет-нет, да и скажет:
– У них ведь – наш семнадцатый год! И мы – увидим!
Лица старшего поколения суровеют. Они помнят, как все
было.
– Трудное было время, – вздохнет старшина. Да разве советскую молодежь испугаешь трудностями?
– Мы были первые, было много ошибок, – констатирует помполит. – Нам нужна осторожность, нужно точное соблюдение приказов Москвы… Энтузиазм? На покраску его, на починку!
И когда комсорг универсальной батареи левого борта бодро возразит:
– Мы, Иван Павлович, уже опытные. Мы же подскажем, как!
Патрилос тяжело бухнет одно слово:
– Испания.
Скажет, как клинок провернет в ране любителей мировой революции. Потом его могучая лапища ляжет на плечо молодца, чуть не впавшего в ересь троцкизма.
– Сейчас не семнадцатый. Сейчас фашизм готов к бою, уже дерется. Потому дело решает не революционный напор, а владение морем. В тридцать восьмом один рейд нашего «Фрунзе» так ударил по франкистам и их немецким да итальянским дружкам, что они Каталонию полгода взять не могли.
Но все-таки взяли. Этого Патрилос вслух не сказал.
– Так что, – продолжает помполит разъяснять генеральный курс, – сейчас мы лучше всего поможем греческим товарищам не митингами, а ударной работой. Сначала, это быстрей, нужно сделать так, чтобы любой фашист при виде ужасных нас от страха гадил в галифе. Под прикрытием завесы из крейсерского шика полностью восстанавливаем подорванную штормом боеспособность. А вот потом – да, можно и нужно на берег, приветы от Страны Советов передавать. Так и доводи до личного состава: сделаешь дело, тогда и в город, купаться в восхищенных девичьих взглядах и всякое такое… Ясно?
