Лимоны и синицы - страница 15

В этом марте я часто выходила дурой, и в бытовом, и в женском смысле, и страна такая, и я такая волшебная, и обстоятельства, но если бы вы знали, как освежает, когда обнуляется твой жизненный опыт, и ты снова оказываешься неумелой, голой и нежной, и перед миром, и перед человеком, это похоже на любовь, да это и есть любовь.

И о расставании я хотела бы вспомнить, о том, что в нем самого странного и противного природе, нет, не противного – удивительного для человеческой природы, для тела, которое на самом деле простодушно и прямолинейно. Только что у тебя всё было: была кожа под пальцами, вкус чужого пота на языке, волосы, в которые можно запутывать пальцы, запах, тяжесть. Другого человека удивительно много, если однажды подпускаешь его близко, он осязаемый, он дышит, он наполняет две трети тебя, даже когда смирно спит в соседней комнате. И руки твои заняты объятием, жизнью, которая тоже тебя обнимает, – это не о чувствах, это о физическом присутствии тел, пульсирующих сердец, прохладных губ.

И после всего этого наступает момент, когда нужно опустить руки, для верности убрать их за спину и расстаться, разойтись. И тогда самым поразительным оказывается пустота – у тебе внезапно больше ничего нет в ладонях. Всего, что только вот было, занимало, утяжеляло, наполняло, – от этого нет и следа. Сигналы, которые только что забивали все органы чувств, исчезли из эфира. Сначала кажется, что ты ослеп, оглох и окаменел вообще, как садово-парковый болван. Но нет, сердце, глаза и язык на месте, нос нюхает, уши на ветру трепещут, ботинки трут пятку, висок болит. Просто там, где у тебя был человек, его не стало, а так всё в порядке. И ты уходишь, думая разные мысли – как я теперь без этого, как поверить послезавтра, что он есть, и где моё всё?!

Собственно, только это и непостижимо в расставании, а остальное можно как-нибудь принять с помощью логики, надежды и пары успокоительных пилюль.

Я хотела рассказать всё это, но не смогла, я больше не умею разговаривать с тех пор, как стала русалочкой с хорошенькими ножками и хорошенькими текстиками, я могу только написать – теперь далеко.

Есть одна фотография: лето-лето, молодые мама и папа сидят за столом в евпаторийском дворике на улице Володи Дубинина. Там же хозяева дома, тётя Маша и дядя Коля (как я теперь понимаю, обоим чуть за тридцать), их дети, белобрысая квартирантка из Мурманска, её девчонка и сестра моя Наташка. Это всё под виноградом и на фоне окна, в котором торчат мои худые ноги в коротких пижамных штанах. Мне было лет шесть, я тогда заболела, гулять не выпускали, поэтому я стояла на подоконнике и смотрела через стекло, как они празднуют – ничего особенного, просто летний вечер, арбуз и свою молодость.

Однажды, через много жизней, я вспомнила эту картинку – когда стояла на широком подоконнике, завёрнутая в белый махровый халат, и смотрела через стекло, как по узкому колодезному двору уходит в серое утро мой праздник. Услышала, как сумка катится по брусчатке, и запрыгнула. И так же, как в шесть лет, я тянулась вверх, и было не обидно, просто хотелось досмотреть до последней возможности и запомнить. Я знаю, как знала и тогда, что некоторые вещи нужно увидеть полностью и сохранить, чтобы потом было из чего собрать себе очередную жизнь вместо той, которая заканчивается.

Иногда я гадаю на яндекс-поиске: он достаёт из шляпы мои же фразочки, которые кто-то ежедневно цитирует. Сейчас принёс «очень легко спать с тем, кого не любишь, и практически невозможно – с тем, кого разлюбила».

Я вспомнила, как однажды упоительно рыдала на плече у мужчины, потому что больше не люблю, и от этого его было невыносимо жаль. Казалось, что я отняла руки, и теперь он немедленно рухнет с какого-то невидимого каната. Мама говорила, что Господь льёт слёзы над грешниками, и в тот момент я Его отлично понимала: и жалко, и страшно, что у бедняги больше нет меня. Что я не господь бог, из виду как-то выскочило.

Эта бабья уверенность, что любовь охраняет, а без неё человек пропадёт, ужасно смешная. Во-первых, его полюбят другие. А во-вторых, это вообще большая иллюзия, что кто-то кого-то может оберечь иначе, чем дробовиком. Но именно она составляет магию, к которой чувствительны и любящие, и любимые, повышает значимость нехитрого гормонального переживания и взаимно повязывает.