Действительно, подумала я, а то из-за чего еще?
Но Оля исправила эту мою убежденность.
— А еще из-за того, что она всех любила.
— Что значит всех? — и не поняла я, и очень удивилась такой всеобщей любви.
— Я один раз видела, — стала объяснять Оля, — как она плакала. И она тогда разговаривала сама с собой.
— И что она сама себе говорила? — стало интересно мне.
— Ну, я же говорю, что она всех любит. Она говорила — за что ей это? Почему ей так больно, почему она всех любит: и Сережу, и его девушку, и мужа? И так мучается из-за этого. А еще ненавидит их всех из-за этого, потому что мучается из-за них.
Да здесь целая компания сумасшедших, поняла я. В этой квартире можно больницу открывать, уже полностью укомплектованную пациентами.
И тут вдруг у меня появилась жуткая мысль: почему бы у сумасшедшей матери не быть и дочери сумасшедшей, да если она еще в придачу и наркоманка? А не может такого быть, что Оля-то считает себя Олей, а то превращается в Лилит?
— Значит, ты хорошо знаешь Лилит? — спросила я.
— Нет, — ответила Оля.
— Но может быть, ты все-таки знаешь, где ее можно найти?
— Нет. Я уже говорила тебе, что не знаю, — сказала она.
— Но хоть что-то ты о ней знаешь?
— Совсем ничего.
Все понятно.
— Твоя мама говорила, что Сережку могут прятать в каком-то доме, где-то недалеко от Москвы.
— Это Галина говорила? — уточнила Оля, какая именно из ее матерей говорила мне это.
— Да. Ты не знаешь ничего об этом?
— Нет, а ты спроси у нее.
— Уже спрашивала, она не знает, где этот дом. А Мишель не могла знать?
— Может, знала.
— Оль, ты говоришь, у тебя есть ключи от квартиры Мишель. Мы не могли бы с тобой туда съездить?
— Зачем? Мишель ведь уже нет.
— У нее это может быть где-то записано.
— Если хочешь, давай съездим.
* * *
…Мы поднялись на лифте на седьмой этаж, я подошла к двери квартиры, где раньше жила Мишель. Оля захлопнула дверь лифта и подошла ко мне.
Мы некоторое время стояли, смотрели на бумажки с какими-то печатями, они были приклеены к двери и к боковой стойке рамы двери, соединяли их. Это называется, что дверь опломбирована, или опечатана, что правильнее, не знаю, и входить в квартиру нельзя.
Я вставила ключ в замок, открыла его, толкнула двери?
Бумажки порвались. Теперь дверь не была опломбирована, и входить теперь было можно.
Мне нужно было то же самое, что я искала и у Феликса, но сейчас проще, сейчас со мной Оля, которая все здесь, в этой квартире, знает.
— Вот, — сказала Оля, входя в одну из комнат и выдвигая ящик столика с зеркалом, на котором была разложена и расставлена косметика и парфюмерия.
Записных книжек было две, одна совсем маленькая, такая, что умещалась на ладони, вторая побольше.
Я взяла их и стала перелистывать. А Оля продолжала рыться в столе.
— Еще одна была, — сказала она. — У нее была еще одна, электронная записная книжка, только сейчас ее нет.
Меня это расстроило. Но ничего, подумала я, в этих тоже можно что-то найти.
Целый час я просматривала эти две книжки, а Оля искала еще одну — электронную. Она, правда, не целый час искала ее. Скоро ей это надоело, и она сказала, что пойдет на кухню, потому что ей захотелось кофе и она решила сварить его.
Но и сейчас мне повезло не больше, даже меньше, чем с записями Феликса. Обе книжки были полны телефонов, очень много таких, где вместо имени стояли только буквы, инициалы. Был в одной из книжек и номер Сережкиного телефона.
Но одна вещь мне показалась здесь очень интересной — в обеих книжках листки с телефонами людей на букву "Л" были вырваны. Может, по этой же самой причине пропала и электронная книжка?
И еще одна запись меня заинтересовала, потому что она была сделана на последней странице и была какой-то случайной, даже не запись, а всего одно слово: «Бронницы».
Бронницы — это город в Московской области, кажется, по Рязанскому шоссе.
Я положила книжки обратно в стол.
Кто-то вырвал листы с именами на букву "Л", и мне кажется, нетрудно догадаться, кто это сделал. Вот только когда? Если дверь была с этими бумажками, то, значит, сюда никто не входил после милиции. Это могли сделать только перед тем, как я сюда пришла и нашла здесь Олю, которая была в таком состоянии, что ей не до того, чтобы вырывать листки из записных книжек.
