- Острой необходимости ехать пока нет. Но в Блюберри-Хаус вы сможете спокойно выносить ребенка, любовь моя, - весьма рассудительно сказал он, выразив то, о чем думала и я сама. - Мне кажется, это главное сейчас.
- Да, но мы будем разлучены, и я… Ах, Александр, мой дорогой, я изведусь от тревоги за вас!…
Мой возглас трагической ноткой повис в воздухе. Я прошептала:
- Письма будут приходить так редко… И вид каждого нового корабля в гавани будет повергать меня в ужас, так я буду бояться получить плохие вести!
Он не отвечал, хотя было видно, что мои слова тронули его. Похоже, это была именно та моя жалоба, на которую ему нечего было сказать. Да и потом (я и сама поняла всю свою непоследовательность), разве здесь, в Бретани, вести будут поступать часто? Разве вид каждого нового всадника с письмом не будет вызывать у меня столь же сильный мороз по коже?
- Блюберри-Хаус, - повторила я растерянно. - Красивое название. Что это значит по-английски?
- Черничный дом. Он невелик, но местность весьма живописна. Рядом Эшдаунский лес… оттуда к усадьбе иногда подходят косули с детенышами.
- Я совсем не знаю английского.
- Это не беда. Вся английская знать говорит по-французски так, будто воспитывалась в Сен-Сире.
Я представила зеленые английские газоны, трепетных оленят на них, белые песчаные лилии - возможно, подобные тем, что благоухали на Корфу… подумала о том, что, будь я в Англии, у меня будет много возможностей видеться со старшим сыном, и это наполнило меня счастливыми надеждами. Но потом в памяти мелькнуло красивое породистое лицо графа д’Артуа, искаженное гневом, и я вздрогнула: все-таки расстались мы скверно, отношений не выяснили, и он, живущий в Англии, наверняка считает меня мошенницей. Что хорошего ждет меня от встречи с ним?
Кроме того, когда я подумала о Сент-Элуа, бретонском изумрудном побережье, тумане, соленом ветре, солнце, воздухе, от сожаления и ностальгии у меня болью обожгло сердце. Я сжала руку Александра:
- Нет.
- Что «нет», дорогая?
- Отложим это на последний момент. На самый-самый что ни на есть последний. На тот миг, когда оставаться во Франции не будет уже ни малейшей возможности.
- Вы сейчас противоречите сами себе. Вам же всегда хотелось уехать, разве не так?
- Да. Хотелось. До тех пор, пока я не представляла себе это так реально.
Помолчав, я прошептала:
- Я никогда не была эмигранткой. Мне довелось пройти через все ужасы революции, однако эта чаша меня миновала. Думаю, это не так легко.
Он согласился, погладив мою щеку:
- Это правда. Если вам придется-таки попасть в Лондон, уверен, вы встретите множество версальских подруг, до сих пор тоскующих по Франции, хотя со времени отъезда прошло уже десять лет.
Я внимательно взглянула на него:
- Признайтесь, Александр: именно по этой причине вы готовы сражаться до последнего, только не уехать?
Он некоторое время молча глядел, как серебрится лунная дорожка на водной глади, потом приглушенно ответил:
- Отчасти - да. Я француз и не дам себя отсюда так легко изгнать.
Солнце давно уже село, на воде исчезали последние его отблески. Звезды зажигались на небе, темнели и тяжелели облака.
Становилось прохладнее. Издалека доносились голоса Вероники и Изабеллы, играющих в волан. Филипп, наверно, уже давно спал под присмотром Марианны. Пора было возвращаться к детям.
Александр набросил мне на плечи свой камзол, осторожно взяв за руку, повел по берегу.
- Пойдемте, саrissimа. Пора. Согреемся кортиадом.
Я спросила мужа, пока мы приближались к нашей стоянке, когда ему предстоит уехать.
- Через неделю, - ответил он. - В День всех святых мы получим благословение священника и покинем Белые Липы.
- А нет ли возможности остаться до середины ноября? Все-таки вы совсем недавно оправились от ран.
Я имела в виду еще и то, что в середине ноября Александру исполняется сорок лет - мне очень хотелось быть в этот день с ним рядом. Но ответ был короток:
- Нет, Сюзанна, такой возможности нет.
Я подавила вздох. Герцог попытался меня приободрить:
- Не грустите, милая, я вам даю клятву, что мое пятидесятилетие мы уж точно встретим вместе. А сорок лет - это такая нелепая дата. Не молодость уже и еще не старость - ну ее, что тут праздновать?
