- В тягость? Даже не думайте об этом, Сюзанна! У вас и без того полно дел. Слава Богу, мы с Пьером Анжем свободны от любых преследований власти и можем полностью посвятить себя детям.
Реми забеспокоился у меня на руках. Чуть отвернув чепчик, я поцеловала сына в лобик и вынуждена была со вздохом передать графине: ребенок явно хотел есть.
- Конечно, мы голодны, - проворковала Констанс, прикладывая ребенка к груди. - Столько волнений во время этого торжества! Ну, ничего, я живо успокою моего малыша…
Она бросила на меня быстрый взгляд и, будто извиняясь, поправила сама себя:
- Нашего малыша, конечно.
Сидя в кресле, я наблюдала, как мой сын, давшийся нам с Александром так тяжело, сосет чужую грудь. Реми был здоров и доволен, мне не в чем было упрекнуть подругу, но какой-то червячок сомнения шевелился в душе. Как на грех, вспоминались сетования Элизабет, запреты Анны Элоизы… На чем основывалась их осторожность? Надобно было пристать к ним с расспросами и вытащить из них правду… Но, с другой стороны, могла ли я заниматься всем этим тогда, когда Белые Липы были захвачены, Александр пленен и едва ли не подвергнут расстрелу, а сам Реми - голоден и несчастен?
Пытаясь скрыть свои чувства, я чуть отвернулась к окну. Когда Реми насытился и графиня передала мне его, чтобы я уложила малыша в колыбельку, я решила поинтересоваться ее мнением насчет моих будущих действий.
- Констанс, вы всегда были мне хорошей советчицей. Что вы скажете о моем намерении поехать в Париж?
Легкое облачко пробежало по лицу моей подруги. Она была осведомлена о том, что Александр под конвоем отбыл в столицу для переговоров с Бонапартом, что он находится там на положении полупленника и я очень беспокоюсь об его судьбе, - словом, графиня была вполне посвящена в подробности ситуации и могла высказать свое мнение.
- Вы собираетесь ехать в Париж, Сюзанна? - спросила она, поворачиваясь ко мне в профиль. Губа ее была чуть закушена. - Хотите поддержать супруга?
- По правде говоря, меня приглашают.
Констанс с неожиданной шаловливостью тряхнула рыжими волосами. Лукавая улыбка скользнула по ее губам.
- И кто же приглашает? Наверное, господин де Талейран? Вы с ним, помнится, свели хорошее знакомство. И это я его вам посоветовала!
Её проницательность меня поразила. Конечно, в свое время я открыла Констанс тайну своей злосчастной беременности от министра, которая едва не положила конец нашему с Александром браку. И все-таки удивительно, что она так быстро связала воедино мое намерение ехать в Париж и мои прежние парижские знакомства!
- Вы очень сообразительны, - сказала я, не скрывая удивления. - Да, господин де Талейран прислал мне личное письмо. Он убеждает меня, что дворяне будут очень нужны первому консулу, и делает все возможное, чтобы собрать в Тюильри остатки старой аристократии.
Графиня де Лораге, сложив руки, в задумчивости прошлась по спальне. Пальцы ее неспешно перебирали четки. Она стала гораздо религиознее в последнее время, после того, как родилась ее дочь. Дрожа за здоровье Александрины, она теперь бросалась молиться при первом же ее чихе, и говорила, что вернется к соблюдению постов, когда закончит кормить Реми. Но сейчас, как мне показалось, подбирая ответ на мой вопрос, она не столько сверялась с христианским учением, сколько просчитывала последствия.
Когда она вскинула голову, тон её был решителен:
- Конечно, вы должны поехать, Сюзанна. Я совсем не удивлена, что вас зовут в столицу столь важные лица. Вы так родовиты, и вы были фрейлиной нашей незабвенной королевы, упокой, Господи, её душу. Первый консул наверняка захочет задержать вас в Париже, раз уж у него есть стремление завоевать симпатии аристократов.
- Захочет задержать в Париже? - Я озадаченно улыбнулась. - Думаете, мне там навяжут радости светской жизни?
- Почти убеждена. Да это будет и к лучшему для вас. Вы блистали в Версале… так что я уверена, что вам самой хочется быть на виду.
Она повторила, рассеянно глядя куда-то в сторону:
- Думаю, только прискорбные обстоятельства удерживали вас в провинции. А так… ваше место в Париже, и только там. Констанс, с одной стороны, попала в точку: я действительно любила светскую жизнь. Лишь жестокие события революции заставили меня выбросить из головы эту склонность, заглушили ее настолько, что я сама почти забыла о ней.
