К утру жар по обыкновению спадал, и надежда возвращалась ко мне: хвала Пресвятой Деве, ещё одна ночь прошла, и он выстоял, выдержал! Каждое утро, которое он встречал живым, я воспринимала как собственную маленькую победу, и это ощущение на время даже снимало с меня усталость. Пользуясь такими минутами, я с удвоенной силой ухаживала за ним: умывала лицо и руки, причесывала густые жесткие волосы, сбившиеся за ночь метаний в колтун.
Потом… потом, увы, наступал час перевязки - процедуры, повергавшей меня в ужас. Поврежденной руки мы не касались, а когда случайно Гариб задел её, герцог ужасно закричал. Запекшиеся бинты отрывались с трудом. Иногда Александр был в таком беспамятстве, что ничего не чувствовал, а иногда я зажимала уши, чтобы не слышать его стоны.
Рана в боку - глубокая, рваная - заживала медленно, по правде говоря, вообще не заживала, ибо постоянно кровоточила. И, конечно, самым главным врагом была лихорадка. Я постоянно жила под гнетом того, что смерть ходит где-то поблизости, что в любой момент может случиться самое ужасное, и только усилием воли заставляла себя не концентрироваться на подобных мыслях.
Вдобавок и мое собственное состояние нельзя было назвать превосходным. К следующему понедельнику я уже валилась с ног. Спала я урывками, в те утренние часы, когда меня подменял Гариб, да и в эти часы я не могла толком забыться из-за страха за Александра. От недосыпания у меня воспалились глаза, лицо осунулось, движения замедлились, я, казалось, едва волочила ноги. Я не смотрелась с зеркало, не причесывалась, и волосы у меня свисали слипшимися прядями. Иной раз я ощущала себя сомнамбулой, которой движут лишь две мысли: дождаться, чтобы Александр пришел в сознание, и выспаться.
«Боже, неужели именно сейчас Ты заберешь его? - спрашивала я и в своем отчаянии обращалась к аргументам, которые раньше сама отвергала: - Ведь он сражался за Тебя, за веру, за священников, против республиканцев! Неужели он был не прав? Неужели его силы этой борьбе уже не нужны Тебе?» В душе я, конечно, понимала, что мой муж совершил довольно много грехов. Он убивал, и не раз. Но я так любила его, что порой была твердо уверена, что сумею спасти Александра силой этого чувства.
7
У меня было не очень много возможностей для того, чтобы вникнуть в подробности случившегося несчастья, но в конце концов ход событий стал мне понятен. 31 августа 1799 года отряд Александра, встречавший барку с английским оружием, был застигнут редким нынче отрядом береговой охраны. Три пули поразили его на месте, четвертую, едва не задевшую сердце, выпустил, на миг обернувшись, убегающий синий солдат. Этот поход вообще был трагичен, ибо погибло двенадцать шуанов - три четверти того состава, что был тогда на берегу близ Сен-Мало.
Я узнала все это у местной повитухи. Она приходила к раненому, готовила травяные отвары - от жара, кровотечения, рвоты, от злых духов и колдовства лесных фей. Её снадобья, увы, не очень-то помогали. Я дожидалась доктора, и д’Арбалестье, наконец, приехал - в понедельник вечером.
- Боже! - воскликнул он, едва взглянув на меня. - Вы сами похожи на умирающую, мадам.
- Он не пришел в сознание, - сообщила я, словно не слыша его слов. - У него, как и прежде, жар… ах, я не знаю, как все это может так долго продолжаться!
- Не могу вас успокоить, мадам герцогиня, ибо точного срока нет… Но, может быть, беспамятство - это и к лучшему, так он меньше страдает.
Он сделал перевязку, осмотрел раны, смазал их чем-то, похвалил меня и оставил какие-то порошки на туалетном столике.
- Главное, мадам, укрывайте его. Ему необходимо тепло.
- Но как же? Он весь горит, доктор!
- Укрывайте, даже если он сопротивляется. Не ленитесь. Кладите горячие кирпичи, завернутые во фланель, ему в ноги. С потом выходят все вредные вещества… А в остальном - будем надеяться на Бога.
- А каким вы находите его состояние?
- Скажу вам честно, не самым лучшим. Однако господин герцог выдержал столько дней и остался жив.
Так что надежда есть… Да, кстати: давайте ему красное вино по ложечке в час, это приободрит его.
