«Le Chevalier des Coupes & Le Quatre des Êpêes & Le Un des Coupes»
[25]1
Клемент дрых без задних лап, а вот Роберу не спалось, хоть умри! Пить было неправильно, идти некуда. Взять, что ли, пример с Альдо и завести подружку? Чего-чего, а сговорчивых красоток в Черной Алати хватало. Решено, он завтра же отыщет кого-нибудь. Завтра или послезавтра. Свеча почти догорела, и Эпинэ зажег еще три. Зачем – не знал и сам. Захотелось, и зажег.
Сквозь распахнутое окно ворвался пахнущий травами ветер, по стене запрыгали причудливые тени. Красота да и только, живи и радуйся! Робер набросил камзол и вышел на увитую виноградом террасу. Под открытым небом было лучше, чем в спальне, но все равно плохо. Талигоец зачем-то коснулся наливающейся кисти, этот виноград не едят – слишком мелкий и слишком кислый, он растет для красоты. В Сакаци все стены увиты или виноградом, или плющом, или мелкими розами без шипов.
Ветер вновь шевельнул резные листья, слегка выщербленный лунный диск неспешно пересекла летучая мышь. Нетопырей в здешних краях тучи, но они мелкие, в Эпинэ ночные летуны больше раза в два, но Эпинэ ему не видать, как своих ушей. Эпинэ не видать, Мэллит не получить, а то, что он может заиметь, ему не нужно. И подружка ему не нужна, но он ее все равно заведет. Чтоб поменьше думать и не пялиться ночами на луну.
Робер присел на балюстраду, рассеянно следя за скользящими в воздухе тенями. И чего это люди боятся летучих мышей? Зверушки как зверушки: смешные, маленькие, а что ночные, какая в том беда? Можно подумать, днем пакостей и подлостей не творится. Иноходец никогда не был суеверным, наоборот, в детстве ему не хватало сказок. Вернее, не сказок, а чудес, потом чудеса его догнали, но оказались на редкость мерзкими.
– Я скучала по тебе, – шелестящий голос раздался совсем близко. Робер вздрогнул от неожиданности и оглянулся: перед ним стояла Лауренсия. Светлое платье, серебристые волосы, бледное лицо… Во имя Астрапа, откуда?!!
– Лауренсия, это ты?
– Я, – розовые губы дрогнули в улыбке, – но если ты не рад, я уйду.
– Я рад, – это было правдой, с Лауренсией было легко, от их встреч оставалось странное ощущенье снов наяву и ночных полетов, – но мне кажется, я сплю.
– Возможно, – прохладная ладонь коснулась щеки, – ты спишь, я сплю, все спят, кроме летучих мышей. Я скучала по тебе. В Агарисе теперь так пусто… Ты не хочешь меня поцеловать?
Он хотел. Губы Лауренсии пахли травами, они всегда так пахли. Это был сон, но сон хороший.
– Я скучала, – повторила женщина, – и я нашла тебя.
На поцелуи Эпинэ отвечал поцелуями. Женщины снятся от одиночества и горячей крови, если не хочешь в сорок лет заработать удар, нужно завести настоящую любовницу. Он заведет, когда проснется. Жаль, Лауренсия далеко, ей можно было не врать.
– Для того чтобы думать, есть день, – белые руки стащили с его плеч камзол, развязали и отбросили шейный платок. – Я тебе говорила, что я скучала?
– Да… Два раза.
– Ты не только думаешь, ты еще и считаешь. Это скверно.
В зеленых глазах плеснулся лунный свет, теплый ветер спутал их волосы, женщина тихонько засмеялась. Славный сон, в котором нет места стыду, колебаниям, глупым мыслям. Он проснется, и вместе с ним проснутся сомнения и горечь, но сейчас он спит и не желает просыпаться.
– Что с тобой? – шепнула Лауренсия.
– Не хочу просыпаться, – Робер подхватил ночную гостью на руки, Лауренсия с готовностью обхватила талигойца за шею, по небу черкнула звезда, можно загадать желание.
– Ты рад мне?
– Да, я рад.
Хорошо, что в Сакаци не признают узких кроватей, хотя причем тут Сакаци, это же сон!
– Теперь я вижу, что ты рад, – шепнула женщина, – ты рад, и ты помнишь… Я не причиню тебе зла. Никогда… Только не тебе.
