– Из меня сейчас такая же Ильда, как из тебя… – Матильда задумалась: все же нехорошо начинать разговор с братом с точных сравнений, – неважно кто… За какими кошками я тебе понадобилась? Только не говори, что в тебе заговорила братская любовь.
– Ох, Ильда, – лысая голова укоризненно качнулась, – ты еще не знаешь, что такое старость, а я знаю. Старики хотят удержать хоть что-то из юности, а моя юность – это ты и Розамунда. Я хотел бы, чтоб вы обе были рядом, но это невозможно. Роза в Кадане, мы вряд ли свидимся.
Врет? Леворукий эту скотину знает – с одиночеством шутки плохи, кому об этом знать, как не ей.
– Я догадывался, что с тобой приедет маркиз Эр-При, но про девушку ничего не знал. Кто она?
– Беглая гоганни, – ты всегда считал себя хитрецом, братец. И всегда лучшим способом тебя обмануть было выпалить правду.
Тонкие губы Альберта искривила улыбка.
– Нет, ты не изменилась: как не умела врать, так и не умеешь. Могла бы придумать что-то поумнее. Гоганни? Ха! А то я гоганни не видел. Ты, Ильда, и то у них за тощую сойдешь, а твоя Мелания и вовсе – дунешь, и улетит! Кто она?
– Мелания? – Матильда вздохнула. – Может быть, сядем?
– Ох, прости…
– Прощу. Если нальешь. Мансайские виноградники еще не засохли?
– Нет, – Альберт снова улыбался. Теперь он сожрет любую брехню, только чтоб была позаковыристей и погадостней. Чем гаже, тем лучше: такие, как богоданный братец, обожают пакости и верят в них сразу и до конца.
– Я отвыкла от мансайского… Его так трудно достать.
– Что поделать, – здесь братец не врал, он и впрямь был искренне огорчен. Еще бы, из-за какой-то ерунды терять прибыль. – Начни я продавать мансайское, меня б не поняли, против предрассудков не попрешь, но ты мне зубы не заговаривай. Откуда Мелания?
Матильда внимательно и строго глянула в лицо Альберту. Только б не разоржаться.
– Мелания – моя внучка. Моя и покойного Адриана…
– Я так и думал, – лицо герцога напомнило морду обожравшегося медом медведя, – так и думал. Иначе с чего бы…
Альберт Алати осекся на полуслове, но Матильда уже все поняла. Братская любовь и не думала просыпаться, приглашение было вырвано церковью. Родственничек уверен, что она была любовницей покойного Эсперадора, но она ею не была. Причина, по которой их выставили из Агариса, в другом, но в чем? Святой Город хотел помириться с Олларией? Но ведь не помирился же!
– Кстати, изволь называть ее Мэллицей. Я сделаю из нее алатку и выдам замуж.
– Ты ее откорми сначала, – хмыкнул братец, – а то на такое несчастье и ложиться-то боязно.
– Ничего, мужчины у нас смелые. Ты уже решил, где мы будем жить?
– Разумеется, у вас будет дом в Алати, но его еще нужно подготовить, а пока в твоем полном распоряжении Сакаци.
– Вместе с упырями и доезжачими?
– Ильда, прекрати. Ты в сказки никогда не верила.
Не верила, пока не прогулялась ночью по кладбищу, но Алат не Агарис. Про Сакаци чего только не болтали, но на памяти Матильды там никто никого не съел. Тетка Шара дожила до девяноста шести лет, куда уж больше.
– А призрак Шары не спросит, кто пускал к ее моськам кобелей?
– Так это была ты! – с наслажденьем протянул Альберт. – Я всегда подозревал.
– Твою кавалерию! Я еще призракам на старости лет не врала. Это был Ференц.
Альберт захлопал глазами, не находя слов от негодования. Точно так же он изображал вытащенного из пруда карпа полвека назад. Только теперь Матильда поняла, что вернулась. Сама притащилась и Альдо с Робером приволокла…
2
Делать было нечего, что по такой жаре не могло не радовать. Зачем Рокэ торчал на артиллерийских учениях, Марсель не понимал, но маршал день за днем, наскоро пробежавшись по стенам и заскочив на верфи, уезжал на побережье, где до шестнадцатого пота гонял корабельных канониров. Несчастных рассадили по тряским повозкам с тупорылыми крепостными мортирками и заставили стрелять на ходу по здоровенным телегам, забитым мокрыми мешками с сеном. Телеги спускали с поросших выгоревшей травой горок, таскали между стреляющими, вновь заволакивали на холмы – и так до заката. Мохноногие взмокшие лошадки в наглазниках и наушниках то рысили, то резко останавливались, то пускались вскачь, то неожиданно разворачивались. Через час и люди, и лошади были мокрыми, как мыши, но ученья продолжались до захода солнца.
