– Вы можете мне не верить, барон, но я не сторонник восстания.
– Отчего же, – какие у Ойгена холодные глаза, еще холодней, чем у Придда. – Я готов поверить, что вы не имеете дурных намерений, но ваше присутствие в Эпинэ весьма нежелательно. Более того, хотите вы или нет, вы подталкиваете противников его величества к действиям.
Барон прав, он заложник покойного деда, потому его и выманили в Талиг.
– Я был вызван подложным письмом.
Зачем он это сказал? Это похоже на попытку оправдаться, но ему оправдания не нужны, да и не помогут они. Робер Эпинэ – мятежник, скрывающийся от правосудия, да и обвинения, выдвинутые Адгемаром, никто не отменял. Равно как и его признания.
– Насколько я понял, вы приехали утром? – Ойген был по-прежнему невозмутим. – Ваше здоровье, герцог.
– Вы полагаете, оно мне понадобится?
– Есть вещи, которые нужны всем и всегда. Я был бы благодарен вам за рассказ о том, как вы оказались в Эпинэ. Насколько я понял, вы прибыли один.
Попробовать соврать, чтоб ему поверили, или сказать правду, чтоб не поверили наверняка?
– Я выехал в… – как же в Бергмарке называют Золотую Ночь? – Меня проводила Осенняя Охота, барон. Я встретил ее в Алатских горах.
– И на рассвете она рассыпались желтыми листьями?
– Увы…
– Я и не думал, что вы назовете тех, кто вам помогал. Более того, не уверен, хочу ли я это знать.
Белокурый барон не верит в Осенних Всадников, и его можно понять. Робер и сам не верил в то, что с ним случилось.
– Другой истории вы не услышите.
– Таможенные посты и драгунские разъезды проявили беспечность, – белые зубы впились в мясо. На гербе Райнштайнеров красовался стоящий на камне лис, но Ойген был более крупным зверем, – но я не намерен исправлять все ошибки губернатора Сабве.
Здесь был бы уместен вопрос о том, что господин Райнштайнер намерен делать. Барон явно ждал вопроса, не дождался и усмехнулся тонкими розовыми губами.
– Я лично отвезу вас в Олларию, герцог. Я не могу доверить вашу безопасность никому, так как вы – очень заметная карта в начавшейся игре. Не удивлюсь, если некие силы, давайте называть их «зимними всадниками», – Райнштайнер с победным видом улыбнулся, – постараются нам помешать, но у них ничего не получится. Мы выедем завтра днем. Если дожди позволят переправиться через Данар, дорога займет у нас неделю. Если стихии не будут благоприятствовать нашему путешествию, я доставлю вас в безопасное место.
Яснее выразиться нельзя. В Эпинэ его убьют, но у Ойгена Райнштайнера особое мнение. Скорее всего, дожди помешают бергеру доставить пленника в Олларию, и ему придется дожидаться решения своей участи или в Бергмарке, или в Варасте. Райнштайнер никогда не пойдет на сделку с союзниками Хайнриха, кем бы они ни были, но Манрики и Колиньяры ему тоже не друзья. Робер поднял стакан.
– Благодарю вас за участие, барон, но я в самом деле устал. Вы не могли бы меня где-нибудь запереть? Я хотел бы выспаться перед новой дорогой.
– Разумеется. Комнаты готовы, вам будет предоставлено все необходимое.
– Смогу я попрощаться с матерью?
– Это зависит от воли врача и милости Создателя. Надеюсь, утром маркизе Эр-При станет лучше.
Когда Робер выходил, Ойген Райнштайнер невозмутимо кромсал ножом очередной кусок мяса.
«Le Un des Bâtons & Le Huite des Êpêes & Le Cinq des Bâtons»
[78]1
Высоченные волны одна за другой бросались на выраставшую из глубин башню и разбивали увенчанные пенными шлемами головы. Капли крови подхватывал ветер и уносил к низким стремительным облакам. Облака, камни и птицы, с резкими криками носящиеся над ревущим морем, были черными, небо и волны – темно-красными, как вино или кровь.
– Бессмысленно, – произнес усталый голос, – но стихии не имеют привычки думать.
Робер вздрогнул и оторвал взгляд от беснующегося моря. Рокэ Алва стоял рядом, тяжело навалившись на балюстраду. Герцог изменил своим родовым цветам, вырядившись в красное и черное. В закатном пламени синие глаза Ворона казались лиловыми, словно у изначальной твари.
– Рокэ! Во имя Астрапа, откуда?
– Зря вы сюда забрались, – Ворон откинул со лба влажную прядь. – Это неразумно. И невежливо… Надо уступать дорогу…