Поговорили о бордонской и варастийской кампаниях, октавианском бунте и смерти Дорака, помянули деда и Эгмонта, обсудили погоду и дела на конюшнях. Наконец гости поднялись, но Иноходец рано обрадовался. Дюварри и Левфож честно ушли, но Никола попросил разрешения задержаться. По серьезному лицу капитана было очевидно, что речь пойдет или о философском камне, или о свободе Талигойи. Что ж, один раз этого не избежать, дед наверняка подзуживал всех, до кого мог дотянуться, а Амалия склоняла к бунту одним своим видом. Теперь придется объяснять, что лаять, сидя на цепи, глупо, а грызть железо и того глупее.
Повелитель Молний указал на обитые алым бархатом кресла у окна, с трудом сдержал накатившую зевоту и обреченно спросил:
– Капитан, вы хотите сказать что-то важное?
– Монсеньор, гарнизон Эпинэ счастлив, что вы вернулись. Теперь мы победим!
Ну и уверенность, не хуже чем у достославных, но гоганы хотя бы торговать умеют. Иноходец с тоской взглянул на исполненное уверенности круглое лицо.
– Победим? – только бы не уснуть посреди неизбежной речи. – Кого вы имеете в виду?
– Олларов, – отрезал Карваль. – Мы готовы. Ждали только вас, но не надеялись, что вы приедете так быстро.
– Меня?! – вот теперь Робер не только проснулся, но и обалдел. – Так это вам я обязан приглашением? Вам не кажется, что подделывать чужие письма недостойно, особенно если это письмо матери к сыну?
– Монсеньор, – кажется, теперь черед капитана падать в обморок, во всяком случае, бедняга побледнел как полотно. – Это не так! Мы б никогда не осмелились!.. Я…
– Хорошо. – В любом случае с письмом следует разобраться, и чем скорее, тем лучше. – О чем вы мне писали, если писали, кто повез письмо, когда это было?
И без того сросшиеся брови Никола превратились в сплошную черту.
– Монсеньор… Это было за неделю до кончины его светлости. Письмо я помню. Не наизусть, конечно, но помню. Я сам его писал под диктовку монсеньора.
– Чего хотел дед?
Капитан сжал и разжал кулаки, особой сообразительностью он явно не страдал.
– Говорите, капитан. Я приказываю.
– Монсеньор… Его светлость был человеком резким.
– Я знаю, – еще бы он не знал. Резкий – самое малое и самое лестное, что можно сказать про Гийома Эпинэ. – Оставьте извинения, капитан. Письмо пропало, и я должен знать его содержание. И не пытайтесь ничего смягчить. Вы поняли?
– Так точно! – Карваль посмотрел сюзерену в глаза. – Его светлость писал, что вы – его последний внук и долг повелевает вам поднять знамя Эпинэ и очистить свой дом от олларского мусора. Он приказывал вам немедленно вернуться. Его светлость надеялся дожить до того дня, когда вы швырнете к его ногам черно-белые тряпки. А если бы вы отказались приехать и остались, простите, под чужой юбкой, его светлость обещал вас проклясть.
Подробности гонец должен был передать на словах. Его светлость перечел письмо, я его запечатал и вызвал гонца. Моего брата. Его светлость пожелал сам дать ему наставления.
– Я не видел вашего брата.
– Монсеньор, Аннибал не подменял письма!
– Это не имеет значения, – Робер глянул на помертвевшее лицо капитана. Только б неизвестный Аннибал не был его единственным родичем. – Скорее всего, мы разминулись. Вы искали меня в Агарисе?
– Да, монсеньор.
– Я был в Алати. Надо полагать, ваше письмо просто опоздало и не имеет никакого отношения к подделке.
А кто имеет? Это не мать, не дед и никто из Маранов. Им приезд наследника нужен меньше всех. Однако неизвестный прекрасно осведомлен и о делах в Эпинэ, и о семейке Повелителей Молний. И у него есть или был доступ к отцовской печати.
– Монсеньор, позвольте вас заверить…
– Прекратите, капитан. Не будем гадать, откуда взялось письмо. Что должен был передать ваш брат на словах?
– Монсеньор, – в глазах Карваля вновь засиял фанатичный огонь, и Робер поежился. – Сколько можно кормить бездельников-чужаков и терпеть безродных королей? Эпинэ не вотчина Олларов, у нас есть свой сюзерен, и у нас есть своя гордость. Мы освободили бы Талигойю, если б не тупость северян, но пора сбросить этот камень с нашей шеи. Эпинэ проживет и без них!
О великой Эпинэ Робер уже слышал. От кого-то из агарисских сидельцев… Или речь шла не о великой Эпинэ, а о великой Придде? Хотя, по большому счету, великой может стать только Кэналлоа, выбор у остальных провинций невелик: или держись Талига, или отправляйся в брюхо кому-то из соседей.
