Маринка подобралась к Гане поближе.
— Это откуда, а? — спросила она, тихонько дотрагиваясь до пулеметных патронов.
— Из окопа, — ответил Ганя.
— А вот это?.. Да это бинокль был! Тоже из окопа?
— А это из «Хенкеля», который обгорелый за Отрадой лежит.
— А вон там, в уголке, в синей бумаге завернутое — что это?
— Не трогай! — вдруг закричал Ганя. — Не дотрагивайся!
Маринка отдернула руку.
— Порох, да? — шопотом спросила она.
— Может, и порох, — сурово ответил Ганя. — Только тебя сюда не звали и тебя здесь не спрашивают!
— Зажги лампу, Маринка, — сказала бабушка, — темно становится. Да окно занавесь получше, чтоб не просвечивало.
Маринка завешивала толстой дерюжкой окно, протирала стекло лампы, зажигала ее, а сама то и дело, косилась любопытным глазом на таинственный сверток в синей бумаге, до которого нельзя дотрагиваться.
«Он отойдет, а я и посмотрю!» — решила Маринка. Но Ганя ее понял. Пока Маринка возилась с лампой, он сунул синий сверток в карман и вышел на улицу. А когда вернулся, в карманах у него уже ничего не было.
— Спрятал, — усмехнулась Маринка. — Прячь, пожалуйста! Хоть все свое добро вынеси да выброси, очень-то мне нужно!
А про себя подумала: «Интересно! Спрятал даже. Ну, прячь, прячь, все равно разыщу. Разыщу, принесу в избу и положу на стол. Вот ты глаза-то вытаращишь!»
Маринке стало весело, и она совсем забыла про немцев.
К ночи за лесами началась стрельба. Ба-бах! Ба-бах! — били за лесом орудия. Бум! — ударяли бомбы. Бум! Бум!
— Батюшки мои, — вздыхала бабушка, — война-то все ближе и ближе! Ну как, бой у нас в деревне будет?
— Да с кем бой-то, — возразила мать, — наши ушли. А немцы сюда и не подойдут. В такую глушь, в такие леса! В снегу им тут завязнуть, что ли?
— Хорошо, кабы не пошли.
— Да и не пойдут.
Маринка влезла к дедушке на лежанку и примостилась у него за спиной, на мягком полушубке. Ганя устал за день и уснул на печке. Как только голова его коснулась подушки, он тотчас засопел носом.
В теплой дремотной тишине трещали сверчки.
— Ты слышишь, как сверчки поют? — спросил дед.
— Слышу, — сказала Маринка.
— А ты разбираешь, какую они песню поют?
— Песню?! Ты всегда, дедушка, что-нибудь придумаешь.
— Песню. Вот, слышишь?
Наша печ-ка вы-со-ка,
Наша печ-ка ши-ро-ка…
Маринка улыбнулась, но затихла и прислушалась. И вот удивительно: она и в самом деле услышала, как сверчки весело повторяли эти самые слова:
Наша печ-ка вы-со-ка,
Наша печ-ка ши-ро-ка…
— Слышу… — прошептала Маринка радостно, — слышу!
— А дальше разбираешь?!
И на нашей на печи
Не остынут кирпичи.
Чтобы к нам пришла беда
Не поверим никогда!
Где-то там идет война,
Не заденет нас она…
Маринка слушала, затаив дыхание. А потом сказала нахмурясь:
— Дедушка, а что же это за песня у них? Они, значит, никакой войны не боятся? Почему же?
— А потому, что им кажется, что их печка крепче всех крепостей на свете и что до их печки никто добраться не сможет.
— А если немцы придут да печку разломают?
— А!.. Ну, тогда они совсем другую песню запоют, совсем другую.
Мать сидела за столом возле лампы и вязала варежки. Она взглянула на деда, улыбнулась и сказала:
— Папаша, про кого ты говоришь? Уж не я ли такую песню пою?
— Да нет, — ответил дедушка, — это мы с Маринкой про сверчков разговариваем.
Сладкая дрема незаметно подобралась к Маринке. Ленивыми стали ее руки и ноги, тяжелыми стали ресницы — так и тянет их вниз, никак не поднимешь…
Но есть еще узенькая щелочка, еще что-то видят Маринкины глаза. Маринка глядит на пеструю занавеску у печки. Занавеска желтая, а по желтому полю вытканы коричневые лисички и зеленые кустики. И вот занавеска понемногу вся оживает. Тихо-тихо начинают покачиваться зеленые кустики, словно ветер шевелит их… Вот и лисички зашевелились. Ожили — бегают, играют, шевелят хвостами, безмолвные и беззвучные как тени…
А тут еще и от лампы потянулись во все стороны широкие желтые лучи — полна изба лучей!..
Больше Маринка ничего не видела, сон одолел ее. Она не слышала даже, как мать взяла ее на руки и перенесла на постель.
Все уснули. Тихо-тихо было в избе. Только шуршали сверчки за печкой, похрапывал легонько дед да изредка потрескивали стены от крепкого мороза.