— Что это значит, мама? — холодно спросила Ольга.
— А ничего не значит. Мала еще допросы устраивать, — резко, почти крикливо, ответила мать. — Поздороваться надо сначала, — она еще плотней прижалась к Юрию Ивановичу.
Дочь еле заметно повела плечами, еле заметно усмехнулась.
— Здравствуйте.
А Юрий Иванович глядел на нее и видел ту, давнюю, хрупкую и стройную, Ларису — так похожа была Ольга на мать в молодости. Только у этой девушки взгляд независимей и уверенней, чем у Ларисы в юности, и губы откровенней кривятся в снисходительной усмешечке.
— Я школьный Друг вашей мамы, — кашлянув в кулак, пояснил Юрий Иванович. — Мы целую вечность не виделись, и вот — случай помог. Я тут ненароком оказался. Мы с Владькой, с Борзенковым… — уточнил, глянув на Ларису: помнит ли она Владьку?
— Ах, так вы с Владиславом Николаевичем приехали? — Ольга смутилась. — Простите меня, я не знала. — Она слегка отступила в глубь двора. — Проходите, пожалуйста. Мы очень рады, — но в голосе была неуверенность, почти растерянность. Юрий Иванович догадался, что девушка обеспокоена: мало ли как гость воспримет беспорядок после пира.
— Прошу, ради бога, не обижаться и не сердиться, я не могу, — он прижал руку к груди. — Никак не могу… В семь у нас очень важный эксперимент, — и сделал серьезное, значительное лицо.
— Знаю, знаю. Пуск установки «Ретро». Я ведь тоже у Владислава Николаевича работаю. Программисткой, — Ольга откровенно обрадовалась, что приезжий отказался зайти, но сочла нужным сделать опечаленный вид.
— Все же надеюсь, что вы как-нибудь заглянете к нам? — и с уважением посмотрела на мать.
Та победно глянула на нее, приказала:
— Принеси нам сюда чего-нибудь, — открыла калитку в палисадник. — Мы выпьем за встречу и за твое счастье…
— Но товарищу…
— Бодрову, — с гордостью подсказала Лариса.
— Товарищу Бодрову, наверно, нельзя? — с утвердительными интонациями предположила дочь.
— Можно, — резко заявил Юрий Иванович. Ему не понравилось, что эта девочка решает за него, да еще так уверенно.
— Ты же знаешь, мама, что у нас… — Ольга сделала страшные глаза, растопырила в сдержанном возмущении пальчики.
— Ничего, давай, что осталось. Тащи водку, — разрешила Лариса. Пропустила Юрия Ивановича вперед, похлопала его по широкой кожаной спине. — Он хоть и академик, а прежде всего — мужик.
— Что-то очень уж ты меня вознесла — академик! — хмыкнул Юрий Иванович, втискиваясь между хлипким садовым столиком и скамейкой.
— А чем ты хуже Борзенкова? — удивилась Лариса. — Ты был способней, напористей, всегда на виду. — Она села напротив, перекачнулась, поерзала, устраиваясь поудобней. Оправила платье. — Владька членкор, а тебе, выходит, сам бог велел действительным быть. Пожалуй, уж и Героя Труда получил? А? — без любопытства, из вежливости, поинтересовалась и польстила неумело. — Глядишь, в твою честь улицы называть будут.
Юрий Иванович, хакнув, наморщил лоб, яростно почесал его. «Владька — членкор! — ошалело повторил он. — Академик! С ума сойти…»
— Чего молчишь? Засекреченный, что ли? — насмешливо полюбопытствовала Лариса. Уперлась локтями в стол, положила подбородок на сцепленные пальцы, и взгляд женщины, доброжелательный, ласковый, постепенно затуманился, стал далеким и печальным. — Ох, Юрий Иванович, — неглубоко, по-бабьи, вздохнула она, — как же я тебя, дура, любила, как сохла по тебе, как ревела… Сейчас даже вспомнить смешно.
Юрий Иванович рывком поднял лицо, заморгал, чувствуя, что кровь ударила в голову.
— Не веришь? — Лариса вяло улыбнулась. — И не надо, — потерла щеки ладонями, потом аккуратно, точно школьница, положила руки на стол, навалилась на них грудью. — Я ведь почти из-за тебя на второй год в девятом осталась. Думала, вместе учиться будем. А потом испугалась, в «А» попросилась. — Она засмеялась, крутанула головой. — Вот дуреха-то была, ей-богу. С Лидкой Матофоновой, выдрой этой, сдружилась. Она мне все про тебя рассказывает, лопочет вот так, — закатила глаза, прижала ладони к груди, быстро-быстро зашевелила губами, — а я думаю: придушила бы тебя, ведьму… Потом Тонечка эта появилась. Нашел тоже! — презрительно поджала губы, передернулась.
