«Но я же не собираюсь просить половину! – оправдывалась про себя Алина. – Я хочу треть. Я прекрасно понимаю, во сколько им обошлись все переделки… Но одна треть – моя, и теперь я хочу ее получить».
Об этом ее плане никто не знал. Если бы она сказала родителям – те бы всплеснули руками и обвинили ее в эгоизме, цинизме и еще бог знает в чем. Девушка давно привыкла, что ее считают отрезанным ломтем. В то время, когда Марина выходила замуж и рожала детей – Алина работала, снимала квартиру, занималась своей карьерой. Первый же родившийся внук начисто изменил интересы родителей, особенно матери. В семье появился кто-то маленький, о ком следовало заботиться. А младшая дочь немедленно отошла на задний план. Она не выходила замуж, не собиралась в ближайшем времени рожать, ее профессиональные достижения не радовали родителей – те воспринимали их, как нечто само собой разумеющееся. Их намного больше волновал взрывной характер зятя, синяки Марины, детские болезни…
«Но тетка завещала дачу нам пополам, и ничего такого нет в том, что я хочу свою половину, – убеждала себя Алина, собираясь сегодня ехать за город. – Они поймут, а родителям я скажу потом. Маринка вообще ничего против иметь не будет, ну а Василий… Я с ним поговорю. Давно пора».
Хотелось бы ей знать, как он будет возражать! Хотя этой зимой, между Новым годом и днем рождения Марины, у них с Василием вышел крупный скандал. Младшая сестра забежала к ним на минутку забрать какую-то книгу, узрела сестру в синяках, зареванную, увидела испуганных, ужасающе притихших детей… Все это было выше ее разумения, и как только вернулся муж сестры, Алина немедленно высказала ему все, что накопилось у нее в душе за многие годы. Она попросила, чтобы он попробовал сделать с нею то, что делает с ее сестрой. Ну а она попробует ответить…
Он не попробовал, зато Алина отвела душу, швырнув в него стулом. Стул в свояка не попал и разлетелся на части, ударившись о паркет. Снизу застучали по батарее – дело было поздним вечером. Она развернулась, обругала всех присутствующих и ушла. Общение с Василием возобновилось только через полгода, но они обменивались только самыми незначащими словами. А теперь предстоял крупный разговор – о разделе имущества. Говорить пришлось бы именно с ним – ведь именно свой труд и свои деньги Василий вкладывал в дачу.
«А что теперь? – спросила она себя, давя окурок в пустой кофейной банке. – Да, кажется, не время. Придется как-то выкручиваться. А у него кое-что в запасе есть, я знаю. И если бы я нажала, он бы дал…» Она даже не думала о том, что придется продавать дачу. Алина строила свои расчеты на ином основании – когда Василий вспомнит, что дом, над которым он так трясся, в сущности ему не принадлежит, он не пощадит своих сбережений, раскроет кошелек… Ну а она в ответ подпишет дарственную на имя старшей сестры, передав ей вторую половину имущества. Это будет справедливо. И ничего страшного в этом нет – это давно следовало сделать.
Но сейчас, когда сестра едва жива, вряд ли можно было завести речь о разделе имущества. «Я буду выглядеть стервятницей, – подумала Алина. – Да, впрочем, я буду так выглядеть в любом случае. Кажется, все ждали, что я сама справлюсь со своими проблемами. Странно – есть люди, которым никто не помогает. Такие, как я».
А проблема стояла весьма остро – ее следовало решать в самые ближайшие дни. Иначе… Она вернулась в кухню, где к тому времени остался один Дольфик, раскрыла свою сумку и еще раз перечитала расписку. Глупо было ожидать, что в тексте что-то изменится. Там все было обозначено предельно ясно. Девять тысяч долларов, занятые на ее имя, под проценты. Божеские проценты – всего пять в месяц, считая со следующего воскресенья. И она ведь точно знала, что эти девять тысяч у Василия есть, и даже не девять, а намного больше. Свояк копил деньги, чтобы заменить свою старую машину на иномарку. Но она хотела взять только свое – треть стоимости дачи, ее нынешней реальной стоимости. Все документы в порядке, сделка могла быть оформлена еще на неделе. Но… Что теперь?
«То, что называется „форс-мажор“, – подумала Алина, пряча расписку обратно в бумажник. – Независящие от меня обстоятельства. Но я вовсе не собираюсь платить проценты, никогда не собиралась! Значит, завтра же поговорю с Василием, и мне все равно, как я буду при этом выглядеть!»
