— Ему уже, наверное, ничего не поможет, — горестно вздохнул инспектор и убрал бутылку в буфет. То, что другой сын внимательно наблюдал за всем этим действием, инспектор не заметил и отправился отдыхать в свой кабинет.
* * *
Нельзя сказать, что младший сынок Ильи Николаевича Владимир был абсолютно бесталанным мальчиком. К своим десяти годам Володя умел читать и даже музицировал под присмотром матери. Но в гимназии его положение было ужасающим. Одноклассники постоянно издевались над Вовой, дразнили его лопоухим и постоянно ставили пиявки на лоб. Особенно отличался сын директора гимназии Федора Михайловича Саша. Тот вообще не давал прохода Володе, подкладывал кнопки на его парту и, когда учитель отворачивался к доске, отвешивал ему здоровый щелбан.
— Ну, очень больно, — потер лоб Володя, внимательно наблюдая в замочную скважину за манипуляциями отца и вслушиваясь в его разговор со старшим сыном. Подождав, пока из кабинета не начнет доносится тихое посапывание, потихоньку переходящее в храп, Владимир прокрался в гостиную, достал из буфета бутылочку вина и сделал несколько больших глотков.
«Ну, теперь держитесь, — подумал он про своих обидчиков, — теперь всем отомщу».
Затем, чтобы никто не заметил, долил в бутылку воды из графина и поставил ее обратно в буфет. В гостиную вошла мать. Она открыла крышку пианино и заиграла свою любимую «Лунную сонату». Володя подошел к ней и стал внимательно слушать.
— Что тебе, сынок? — закончив играть, спросила Мария Александровна.
— Мама, а ты царя видела?
— Видела один раз.
— И какой он.
— Очень большой и очень добрый.
— Ну, ну, — Володя развернулся и побежал играть в снежки с ребятами. Солнце уже уходило за большую снежную тучу. На тихий провинциальный Симбирск надвигалась метель.
— Володенька, надень шарф, — прокричала вслед сыну Мария Александровна.
— Хорошо, обязательно надену, — ответил Володя. Он очень любил маму.
Декабрь 1917».
Степан Ильич, закончив читать, убрал очки в футляр:
— Как вы, наверное, догадались, у меня сейчас в руках бутылка того самого вина, купленного моим прадедом в Париже осенью 1875 года.
— Там, скорее всего, уже чистый уксус, — разочарованно сказал Вяземцев. Он взял бутылку в руки и попытался ее открыть.
— Даже не думайте, — профессор мгновенно отобрал вино. — Вино, как ни странно, сохранилось.
— Значит, вы пробовали.
— Да. Вот почему я теперь живу под мостом. После нескольких глотков «Мирабели» профессия музыкального критика показалась мне чрезвычайно скучной. Здесь, под Строгинским мостом, у меня все есть для полноценной, насыщенной жизни. Есть друзья из местного андерграунда, есть жилье в виде бочки, забытой строителями после ремонта. Я нахожу немыслимое удовольствие наблюдать за жизнью снизу вверх. Как в буквальном, так и в переносном смысле.
— Степан Ильич, дайте попробовать, — загорелся Вяземцев.
— А вы не боитесь, молодой человек? Результат может быть абсолютно непредсказуем. Вдруг вас тоже потянет под Строгинский мост? Мне бы не очень хотелось превращать свое жилище в коммунальную квартиру.
— Правильно сказал классик, что квартирный вопрос испортил москвичей, — вздохнул Стрежевой. — Даже тех, кто живет в строительных бочках.
Степан Ильич обиделся:
— Дело не в квадратных метрах. Я в любой момент могу спустить свой дом на воду и уйти в каботажное плавание мимо Кремля в Лужники. А может, и прочь из Москвы. По Оке в Волгу и до Астрахани. А там арбузы, стерлядь и море черной икры! Да, решено, я отплываю. Берите вино и дерзайте. Вы молоды, самолюбивы, вам и карты в руки.
Вяземцев взял бутылку, мы тихонечко вышли на берег и, как по команде, закурили.
— Ну, что, открываем?
Вопрос повис в воздухе. Стрежевой взял бутылку и сильным хлопком по донышку выбил пробку. Сашка Вяземцев достал из кармана три пластиковых стакана.
— За удачу, господа офицеры.
* * *
Придя в лабораторию, мы с удивлением увидели возле дверей большую делегацию, состоящую исключительно из женщин, держащих в руках транспаранты, такие как: «Свободу Ивану Никифоровичу», «Побегайло — узник совести», И даже: «Счастье институтской женщины в мудром руководстве директора».
