Кузьма спал с открытыми глазами, но все слышал, запоминал, высчитывал, готовился встать, как только понадобится. Рука неподвижно пролежала на рукоятке пистолета. Он чувствовал, как кровь раз в несколько минут совершает обращение в его теле и вместе с ней ненависть путешествует от сердца к кончикам пальцев, откуда шепотом передает оружию единственное заклятие: «Убей».
Что ему нравилось в ночной службе особенно, во тьме не было никаких посторонних голосов. Никто не пытался остановить его: ни снаружи, ни изнутри. Наружным он всегда мог ответить, что увидел ползущего к позициям укра, а внутренние просто молчали. Днем они, бывало, мучили его: «Не стреляй, там могут быть дети», «Не кидай гранату — вдруг мирные» и тому подобное. Ночью все замолкало, и лишь слово «убей» разрядами тока управляло временем. Властное и спокойное — оно не кричало, но у него имелась цена.
Часов в восемь утра к дому подъехала машина. Вышел здоровый парень и отворил ворота. Он завел машину на пятачок в углу участка и долго ковырялся в багажнике, набирая что-то в огромную наплечную сумку. Кузьма видел не очень хорошо — мешали ветки и легкий туман. Он отметил, что у парня крепкие накачанные руки и ноги, нет пуза, но грудь пока мальчишеская, неразвитая. Одет он был по-простому, в белую майку и синие, пожившие свое джинсы, на ногах рваные кроссовки. Лица было не разглядеть издали.
Борька проснулся, выглянул в окно и радостно гавкнул. Хотя парень не обернулся, продолжив копаться в багажнике, Кузьма схватил пса за загривок, притянул к себе и громко прошептал.
— Так, Борян, сейчас не испорти мне тут. Команды помнишь?
Пес испуганно заскулил, когда Кузьма схватил его за шкуру.
— Помнишь? Умри! Ну?
Пес не сразу понял.
— Умер, Борька, умер! — шипел Кузьма.
Тут пес вспомнил и повалился на бок, вопросительно глядя на хозяина.
— Молодца. Так и лежи.
Пес скулил, но больше не гавкал и не вставал, хотя видно было, что ему смертельно хочется полаять для приехавшего.
— Сука, пса моего приручил, — пробурчал Кузьма, продолжая на всякий случай держать одну руку на Борькином брюхе.
Наконец Максим захлопнул багажник, зашагал к дому. Кузьма изучил его походку. Обычный парень. Может быть, он бы ему даже понравился, кабы не эта история с Полиной. Таких пацанов было немало во время осады: пошедшие на контракт после срочки ребята со всей страны. Лицо простое, немного суровое от ранней усталости, но светлое, открытое, даже, пожалуй, чем-то парень был похож на самого Кузьму.
— Ладно. Лежи тут.
Кузьма выбрался из чердачного окна, оттуда слез на крышу первого этажа и встал в полный рост. Парень не сразу заметил его, но когда заметил, остановился.
— Здравствуйте, — сказал он, подтягивая ремень сумки.
Не ответив, Кузьма спрыгнул на землю и приблизился.
— Ну здарова, коль не шутишь. Чей это ты?
— А Роман Петрович не рассказал?
— Ты мне тут не Роман Петровича вспоминай, а на вопрос отвечай.
— Я ничей.
Установилась тишина. У парня были маленькие васильковые глаза, выгоревшие белые брови, щеки покрыты оспинами, сухие прямые волосы песочного, почти белого цвета. Ощущалось, что в нем дышит молодая, легко доставшаяся сила. Но на подобное Кузьма насмотрелся немало — он знал, что и такая сила побеждается, убивается легко.
— Ты ж не с Края?
— Не, я с Кутаиса.
— Далече забрался. А из семьи-то какой? Или сирота?
— Пенкин моя фамилия. — Парень скинул сумку и подвигал уставшим плечом. — Сейчас сирота. Папа уехал в добровольцы, мать умерла.
— Прямо как у Полинки моей, получается, — Кузьма удивился.
— Ну да.
— Ты мне не «нудакай».
— Не понял? — Парень нахмурился. — Вы же Кузьма Антонович, так?
— Так-то так, а вот кто ты и какого черта на моей земле делаешь, я не знаю.
— А, я понял, — сказал парень и замолчал.
— Ничего ты не понял. Так где твой отец?
— Как где? Погиб.
— Понятно. В каком батальоне был, знаешь?
— В этих, — парень поморщил лоб и почесал голову, — в «Вихре», что ли, как-то так называлось.
— Был такой «Вихрь», знал оттуда ребят, — согласился Кузьма, силясь вспомнить фамилию «Пенкин», но безуспешно. — Короче, так. Что ты с моей дочкой устраиваешь?
