О ЧАСАХ И ЖУРНАЛЕ «ЗДОРОВЬЕ»
Снежные улицы рассекают широкие мостовые. На мостовых — ребята с салазками; пожилая женщина толкает какой-то стул. Под стулом — полозья. На сиденье стула картофель и мясо.
По обеим сторонам улицы — магазины и магазинчики: зеленная, — на витрине картофель, брюква, морковь. Они выглядят так, как будто бы их умыли.
Вот — маленькое, угловое зданьице, парадная дверь без крылечка, над дверью вывеска:
«Часовщик».
Кира толкает двери. В ответ раздается стеклянная музыка.
У притолоки — пожилой человек — инвалид Отечественной войны: безногий.
— Это вы часовщик?
— Да.
Лицо у него солидное, интеллигентное. На носу — пенсне, а его мастерская увешана удивительными часами. Откуда они пришли и как сохранились?!.
Вот часы — швейцарские. Бьет четверть… Выскакивает девушка в острой тирольской шапке; вслед за ней — юноша [тоже в тирольской шапке). Обнялись и поцеловались.
«Тик-так».
Принимается куковать кукушка: раз, два, три… Пять раз.
Вдоль стен висят десятки ручных часов: золотые, серебряные, большие и маленькие. Вот луковичные часы, величиной с ноготь. Неужели и это часы?!
— Что хочет барышня? — спрашивает часовщик.
— Починить часы, — говорит Кира. — Это мне отец подарил, когда я окончила школу… Но я их где-то ударила, и они остановились.
— Не беда, — улыбаясь, говорит часовщик и берет часы из рук Киры.
В мастерской висит большущее зеркало. Кира невольно глядится в зеркало и видит девочку лет пятнадцати. Она элегантно подстрижена. (Эта девочка бедная-бедная Кира, которой еще недавно было шестнадцать, семнадцать лет.)
Кира зажмуривается… Потом медленно открывает глаза…
Утешая ее, часы поют свою песню о вечности: «Подумаешь! Четырнадцать — восемнадцать! Тик-так… А волосы что ж — они не только отрастут, они со временем поседеют… Время, время!.. Когда-то мы — Часы — были самыми сложными из всех земных механизмов, и мы изволили вообразить, что значительны — как Вселенная. А теперь нам на смену пришли другие машины. Кибернетика! Каково? Руки умных машин повторяют движения рук человека… Все относительно, Кира, все относительно, относительно (одним словом, смотри теорию относительности Эйнштейна). Ты — вырастешь, ты постареешь, ты поседеешь… Но не умрешь. Ты превратишься в русалку, в рыбу, в птицу, в цветок. Тик-так, вот так, вот так… Твои волосы отрастут. А бессмертный твой атом будет странствовать во Вселенной. Вот так, вот так!..»
— Спасибо. Сколько я вам должна?
— Тридцать две копейки.
— Барышня прекрасна, как Лайна! — улыбнувшись, говорит часовщик.
— Безволосая Лайна, — печально и насмешливо отвечает Кира.
— Лайна может отрастить волосы… Это не ампутация ног. Но Лайна обязана соответствовать времени. У всякого времени свои понятия о красоте.
— Разумеется… И о добре. И о зле. И о тех словах, которые можно и которые нельзя говорить.
— Юный друг, вы, должно быть, не знаете, что Андерсена в свое время корили сентиментальностью? Люди путают подлинность чувств, говорящую о размахе души, с неуважительным и немодным понятием — сентиментальность. Но время показало великую стойкость сентиментальности. Это говорю вам я — часовщик — представитель суток, минут, секунд, представитель времени… Без чувства и воображения — не сварить похлебки, не испечь хлеба…
— Зачем вы заговорили со мной о похлебке? Я вспомнила, что мне хочется есть! До свидания. Спасибо за поддержку по поводу этой дурацкой стрижки. Сейчас я закажу мясную солянку! А? Как по-вашему?.. Все! Я твердо решила: забудусь в мясной солянке.
У Киры всего лишь десять рублей… Может, не жрать? Жрать — распущенность, — она читала это в журнале «Здоровье».
…Круглые, небольшие столы, покрытые крахмальными скатертями.
— Я вас слушаю, — говорит подавальщица.
Три порции взбитых сливок.
— Три штук?!
Кира кивает.
Подавальщица приносит три порции взбитых сливок. На Кирин стол оглядываются соседи. Но разве она замечает их?! Забыв о терзавшей ее любви, Кира медленно погружает чайную ложку в облако взбитых сливок.
Оставьте Киру!.. Она — в раю.
В ресторан заходит компания молодежи: четверо юношей и одна девчонка.
«До чего красивая», — восхищается Кира. Светловолосая, с нежным лицом, в котором нет ни одной определенной черты, девочка до того хороша, что Кира не может оторвать от нее осоловелого сытого взгляда.
