И через несколько минут после того, как возникший на горизонте парус был опознан как французский линейный корабль, все это свелось к разбитому кораблю, управляемому еле живыми матросами. Путей к спасению не было. Приближаясь к ним, «Баррас» казался неким прекрасным творением: слегка покачиваясь на волнах, он словно склонялся в элегантном поклоне, поставив все паруса, вплоть до лиселей. Даже когда линейный корабль повернулся бортом к ветру, идя с открытыми портами, ощетинившись черными стволами мощных орудий, торчащих, подобно указующим перстам, он по-прежнему был прекрасен.
Внезапно он окутался облачками белого желтоватого дыма, которые, слившись в сплошную пелену, скрыли его из вида. Потом он показался вновь, сопровождаемый тонкими полосами дыма, поднимающимися из орудийных портов. «Сибилла» вздрогнула под обрушившимся на нее невидимым смертоносным градом: с такой дистанции чугунные ядра размерами от крупного апельсина до небольшой дыни прошивали трехфутовой толщины борт, вырывая из него щепы размером с человеческую ногу, зазубренные и острые, как лезвие клинка.
Казалось, что «Сибилле» не пережить этот залп, но она продолжала идти. Для второго залпа французы использовали несколько орудий, заряженных картечью. Рэймидж видел, как дробь размером с голубиное яйцо отбросила человека от одного борта к другому, словно удар исполинского кулака, другие забились в конвульсиях, стоная от боли. Он видел, как некоторые из двенадцатифунтовых орудий «Сибиллы», весом в добрых четверть тонны каждое, отлетали прочь, сметенные ядрами с «Барраса», словно деревянные игрушки. А потом он лишился сознания.
Вскоре маленькая «Сибилла» была изрешечена до такой степени, что превратилась в дырявое корыто, полное дыма и пламени, страданий, стонов и смерти. И теперь, когда большая часть тех, кто делал корабль живым организмом, кто провел его через половину земного шара, лежали мертвые или раненые, заливая кровью палубу, которую драили дважды в день, казалось неуместным, даже кощунственным, что в небе все также мерцали звезды, волны весело плескались под волнорезом «Сибиллы» и разбегались за ее кормой, обозначая место, по которому только что прошел фрегат, чтобы через мгновение изгладить все следы его присутствия из своей памяти.
Рэймидж заставил себя отойти от фальшборта — опять он погрузился в размышления, в то время как собирался только удостовериться, что «Баррас» следует тем же курсом. Теперь для исполнения плана, который или спасет или погубит подчиненных ему людей, у него оставалось около десяти минут. Ему подумалось, что к встрече с этими самыми минутами он готовился все предыдущие восемь лет своей флотской службы.
Подошел боцман:
— Мы перенесли почти всех, сэр, осталось около дюжины. По моим подсчетам, в строю осталось меньше пятидесяти человек.
Рэймидж увидел, что помощник плотника ждет своей очереди.
— Почти шесть футов, сэр, — доложил он. — Чем глубже садится корабль, тем больше пробоин оказывается под водой.
Лейтенант заметил, что несколько десятков человек, собравшихся здесь, включая раненых, внимательно прислушиваются к их разговору.
— Замечательно, это старое корыто продержится еще какое-то время — сказал он. — Не будет необходимости мочить ноги.
Пустая бравада, но этих ребят нужно приободрить. Он посмотрел на «Баррас». Понимает ли капитан француза, что «Сибилла» еще не в его власти? В подзорную трубу он должен был видеть, что штурвала нет, и сделать вывод, что если бы фрегат мог управляться, то он уже сделал бы попытку спастись.
— Боцман, как только последний раненый окажется на палубе, соберите всех здоровых здесь. Мне также потребуется дюжины две топоров. Кстати, кто из мичманов отвечал за сигналы?
— Мистер Скотт.
— Отправьте нескольких человек разыскать его тело и забрать сигнальную книгу. Скажите людям, что никто не покинет корабль до тех пор, пока она не будет найдена.
К нему подошел старшина Джексон, американец, с брезентовым мешком в руках.
— Здесь все штурманские карты и лоции, судовой журнал и судовая роль, которую я разыскал в каюте казначея, сэр.
