— Выбирайте трос, — сказал Буш, стоя на краю обрыва и глядя туда, где далеко внизу покачивался привязанный к бую барказ. Спущенный за кормой якорь удерживал шлюпку на месте. Над головой Буша тянулись почти вертикально два троса, шедшие к бую, черные на фоне атлантической синевы. Поэт увидел бы нечто прекрасно-трагическое в этих паутинках, разрезающих воздух, однако Буш видел только два троса и белый флажок на барказе, означавший, что все готово к подъему. Матросы выбирали слабину, блоки поскрипывали.
— Ну, помалу, — сказал Буш. Работа была слишком ответственная, чтобы доверить ее стоявшему рядом мичману Джеймсу. — Подымай помалу.
Теперь, когда к блокам был приложен вес, они заскрипели по-иному. Пушка оторвалась от банок, и пологий изгиб несущих тросов сменился более угловатой фигурой. Буш в подзорную трубу видел, как пушка шевелится и медленно (это-то он и назвал на морском языке «помалу») поднимается, свисая с подвижного блока, отрывается от барказа. Она, как Буш и представлял себе заранее, висела на стропах, обвязанных вкруг цапф и пропущенных под винград. Так было довольно надежно — если бы стропы вдруг соскользнули, пушка проломила бы дно барказа. Пропущенный через дуло трос удерживал ее, чтоб она не раскачивалась слишком сильно.
— Подымай, — снова сказал Буш, и трос с висящей под ним пушкой пошел вверх. Это был следующий сложный момент — тянуть приходилось почти поперек. Но все держалось крепко.
— Подымай.
Теперь пушка взбиралась по тросу. За кормой она опустилась, едва не задев воду, так как растянулся и провис державший ее канат, но тали продолжали выбираться, и она поднималась над морем, все выше, выше, выше. Матросы тянули трос, шкивы в блоках ритмично жужжали. Встающее солнце освещало людей, на неровном плато их тени, как и тени деревьев, протянулись неимоверно далеко.
— Помалу, — сказал Буш. — Стой.
Пушка достигла края обрыва.
— Подтащите люльку на несколько футов сюда. Заносите. Спускайте. Хорошо. Отцепите тросы.
Восемь футов тусклой бронзы лежало на подстеленной люльке, представлявшей собой множество тесно переплетенных веревок; еще несколько десятков веревок, привязанных в ее центральной части, отходили по сторонам. Все они по отдельности были разложены на земле.
— Сначала мы понесем пушку. Морские пехотинцы беритесь каждый за свою веревку.
Тридцать пехотинцев в красных мундирах, присланные Хорнблауэром из форта, встали у люльки. Унтер-офицеры под присмотром Буша подталкивали их к своим местам.
— Беритесь.
Лучше затратить некоторые усилия в начале и проследить, чтоб все было как следует уравновешено, чем рисковать, что неуправляемая металлическая махина выкатится из люльки, и ее придется с огромным трудом закатывать обратно.
— Теперь, по моей команде, все вместе. Подымай!
Пехотинцы напрягли все силы, и пушка оторвалась от земли.
— Марш! Отставить, сержант.
Сержант начал было отсчитывать шаг, но на неровной земле людям, которые тащат восемьдесят фунтов металла, лучше не пытаться идти в ногу.
— Стой! Опускай!
Пушка переместилась на двадцать ярдов к намеченному Бушем месту.
— Продолжайте, сержант. Пусть несут. Не торопитесь.
Морские пехотинцы — всего-навсего бессловесные животные, даже не машины, они могут устать. Лучше не переоценивать их силы. Но пока они тащат пушку полмили до гребня, матросы успеют поднять из барказа остальные боеприпасы. Это уже гораздо проще. По сравнению с пушкой, лафет был совсем легонький. Несложно было поднять даже сетки, в каждой из которых лежало по двадцать девятифунтовых ядер. Прибойники, банники, пыжовники, на всякий случай всего по два, потом картузы. В каждом из них было всего по полфунта пороха, они казались крошечными в сравнении с восьмифунтовыми зарядами, которые Буш привык видеть на нижней пушечной палубе. Под конец поднять тяжелые бревна, предназначенные для настила, на котором будет установлена пушка. Вещь очень неудобная для переноски, но матросы, по четверо на каждое бревно, взвалили их на плечи и довольно быстро пошли вверх по склону. Они обогнали несчастных пехотинцев, которые, обливаясь потом, поднимали и тащили, поднимали и тащили свою огромную ношу.
