— А кем был ваш отец? — спросил Воаз–Иахин.
— Сутенер, — ответил водитель, — и гомик в придачу. Классическая профессия, классические принципы. Иногда он в качестве особой милости занимался любовью с матерью, но иметь детей он не намеревался. Я представляю собой триумф блуда над сводничеством. Мать всегда говорила мне, что отцовство сломало дух моего отца. Он оставил семью, когда мне было пять лет. Я вырос среди черных шелковых трусиков, розовых кимоно, запаха вчерашних бокалов, пепельниц, набитых окурками, которые остались с прошлой ночи, и антисептиков. Так что я всегда говорю — будь себе и отцом, и сыном. Тогда ты сможешь иметь долгие объяснения с собою самим, а если что‑то тебя огорчит, ты сможешь успокоить себя тем, что ты ничем не хуже любого другого отца с сыном. Черное шелковое исподнее, знаешь ли, так приятно на коже, когда ты один.
Испод, подумал Воаз–Иахин. Мы закрываем исподним свой испод. А у меня испода нет. Дорога к цитадели, придорожные камни, холм, долина цвета львиной шкуры, движение мощного желтоватого тела, царь львов, внутренняя пустота на том месте, где он был. У меня есть испод, думал Воаз–Иахин.
— Думаю, я разочаровал своего отца, — сказал он вслух.
— Скорее всего, он разочаровался в себе самом, — заметил водитель. — Нужно любить незнакомых людей, где бы ни случилось.
— А причем здесь это?
— А ни при чем. Свет не сошелся клином на твоем отце.
— А почему именно незнакомых?
— Потому что только такие люди и существуют, — объяснил водитель. — Предположим, ты знаешь человека в лицо, ты узнаешь его голос, его запах, тебе уже кажется, что ты его знаешь, но это не так. Только с незнакомым лицом, незнакомым телом приходит чистота.
Воаз–Иахин молчал, слушая грохот грузовика и вдыхая запахи солярки, апельсинов и ящиков.
— Я все время езжу по этой дороге туда и обратно, — сказал водитель. — И всегда на ней встречаются незнакомые лица, которые вышли в мир и направляются к порту. И я все время еду в порт и возвращаюсь обратно.
Воаз–Иахин молча прижимал к себе свой рюкзак.
Грузовик затормозил, рокот мотора превратился в отдельные перестуки, дребезги и трески. Водитель съехал в кювет, остановил грузовик и заглушил двигатель. Потом он положил руку Воаз–Иахину на колено.
— Не надо, — сказал Воаз–Иахин.
— Хотя бы немножко, — попросил водитель — На этой дороге между прошлым и будущим. Дай мне хоть немножко своей незнакомости, незнаемости, своей новизны. Дай мне немножко себя. Будь мне отцом, сыном, братом, другом. Будь мне хоть чем‑нибудь ненадолго.
— Нет, — сказал Воаз–Иахин. — Я не могу. Извините.
Из глаз водителя покатились слезы.
— Прости, что надоедал тебе, — проговорил он. — Пожалуйста, уходи. Мне нужно остаться одному. Уйди же, прошу.
Он потянулся и открыл перед Воаз–Иахином дверцу.
Воаз–Иахин достал с полки свою гитару и вылез из машины. Дверь захлопнулась.
Воаз–Иахину захотелось дать что‑нибудь водителю. Он раскрыл свой рюкзак и начал шарить в нем в поисках подарка. «Подождите!» — крикнул он запоздало, когда грузовик тронулся.
Но водитель его уже не слышал. Воаз–Иахин видел его заплаканное лицо под старой черной шляпой без полей, которая не была ни ермолкой, ни феской, когда грузовик выезжал на дорогу, унося с собой свой запах солярки, апельсинов и деревянных ящиков.
Воаз–Иахин застегнул рюкзак, щелкнул пряжкой. Все равно внутри не было ничего, что можно было бы подарить водителю грузовика.
Иахин–Воаз продолжал просыпаться рано утром, уже зная, что где‑то на улице его поджидает лев. Однако с тех пор, как он увидел, как тот проглотил настоящее мясо, он больше не осмеливался выходить в ранние часы, когда весь мир еще спит. В рабочее время и вечером лев не появлялся. Иахин–Воаз постоянно пребывал в состоянии возбуждения.
— Ты предаешься любви так, словно каждый раз приветствуешь меня по–новому и прощаешься навсегда, — сказала ему Гретель. — Ты никуда не денешься завтра?
— Если мне суждено встретить завтра, я встречу его здесь, — отвечал Иахин–Воаз, — если здесь — это мое нынешнее местоположение.
— Чего же больше? — сказала Гретель. — Тебе можно доверять. Ты настоящая скала.
