Лев Троцкий. Враг №1. 1929-1940 - страница 84

Троцкий подписал предисловие к книге 4 августа 1936 г., то есть еще до того, как стало известно о первом «открытом» московском судебном процессе над Каменевым, Зиновьевым и другими участниками объединенной оппозиции 20-х гг., к которым в порядке «амальгамы» были притянуты еще и малознакомые населению лица, также обвиненные в получении и осуществлении шпионско-диверсионных заданий зарубежного троцкистского центра. Троцкий откликался на многочисленные аресты, судебные процессы, первые публичные смертные приговоры, но еще не мог себе представить, каких гигантских масштабов достигнет волна сталинского террора всего лишь через несколько недель после 4 августа.

Предисловие Троцкого отмечало, что книжный рынок цивилизованных стран завален изданиями об СССР, причем значительная их часть «все более окрашивается в благожелательные, если не восторженные тона»[448]. Всю эту литературу автор делил на три типа. Дилетантский журнализм, описательный жанр и «левый» репортаж были отнесены к первому типу. Второй составляли книги «гуманитарного, лирического коммунизма». К третьему причислялись работы «экономической схематизации». Назывались и многочисленные представители этих жанров. К числу представителей «дилетантского журнализма» Троцкий отнес Уолтера Дю-ранти, просоветски настроенного московского корреспондента газеты «Нью-Йорк тайме», получившего в 1932 г. за свои репортажи американскую Пулицеровскую премию, присуждавшуюся за выдающиеся заслуги в журналистике. В разгар голода на Украине Дюранти, в частности, писал, что голода нет, что Советский Союз экспортирует зерно и отказывается от продовольственной помощи, поскольку ситуация в СССР вполне благополучна, а «любые сообщения о голоде являются преувеличением или злобной пропагандой»[449].

Анри Барбюса и Ромена Роллана Троцкий называл гуманитарными «друзьями» СССР. В предисловии к «Преданной революции» он с издевкой отмечал, что, прежде чем прийти к Сталину, первый написал жизнеописание Христа, а второй — биографию Ганди. Но Троцкий был не совсем прав, ставя двух писателей на один уровень. Барбюс был коммунистом и послушно выполнял заказы Кремля, в частности в своей раболепной книге «Сталин», где в специальной главе лил грязь на левую оппозицию и Троцкого. Роллан с энтузиазмом, при этом не бескорыстно, а за гонорары, восхвалял СССР, считая, что делает это для привлечения Сталина к совместной с западными державами борьбе против нацизма.

Не оставив камня на камне от всей этой литературы, которую он в целом определил как «социализм для радикальных туристов», Троцкий ставил задачу «правильно оценить то, что есть, чтоб лучше понять то, что становится»[450]. Верный своему «диалектическому методу», он предостерегал от фетишистского отношения к марксистской теории, заявляя, что она «не есть вексель, который можно предъявить в любой момент действительности ко взысканию»[451], и соглашался с тем, что новый опыт требует пересмотра, исправления ошибок и восполнения пробелов теории, пытаясь при помощи этого в общем-то тривиального положения объяснить вопиющее противоречие между теорией и советской действительностью. Он, однако, был не в состоянии прийти к выводу, что если теория не способна объяснить соответствующие факты, то она либо вообще не верна и ее следует отбросить, либо требует коренного пересмотра.

Несмотря на декларативную готовность совершенствовать теорию, Троцкий оставался коммунистом-утопистом, фанатиком и догматиком. Он исходил, вслед за Марксом, из того, что при социализме, как низшей фазе коммунизма, главной задачей является развитие производительных сил, а это приведет к «постоянному изобилию» жизненных благ, распределение которых не будет требовать «иного контроля, кроме контроля воспитания, привычки, общественного мнения»[452]. Троцкий игнорировал при этом природу людей, которых сам он как-то назвал «злыми бесхвостыми обезьянами»; факт того, что человеческие потребности растут быстрее, чем возможности их удовлетворения, и это само по себе является важнейшим положительным стимулом научного и технического прогресса. В отличие от Сталина, который твердил об обострении классовой борьбы и укреплении государства по мере продвижения СССР к социализму, Троцкий высказывал убеждение в противоположном, в том, что меры административного принуждения, а вместе с ними и само государство будут постепенно отмирать с каждым этапом экономического подъема социалистического общества. Но, переходя к прозе жизни, Троцкий вынужден был признать, что предвидение, будто «прозрачная и гибкая система Советов позволит государству мирно преобразовываться, растворяться и отмирать», не оправдалось, что жизнь «оказалась сложнее, чем рассчитывала теория»