Лев Гумилев: Судьба и идеи - страница 15
Но все это – формальная сторона. Куда важнее другое – при солидной разнице в возрасте (16 лет) между нами сразу же установились теплые дружеские отношения, страшно далекие от схемы «начальник-подчиненный» (смешно такое и сказать о нем!). Только с юмором – а он любил и понимал юмор – спрашивал по телефону мою жену или сына: «А начальник дома?»
Вот эти доверительные отношения исключали обиду даже тогда, когда он мог бы и обидеться, а такие эпизоды были: иногда из парткома ЛГУ настоятельно рекомендовали «приостановить» лекции Л.Н. Все понимали, что это глупость – и тот, кто звонил, и тот, кто принимал эти «центральные указания». Тогда мне приходилось просить Л.Н.: «Отдохните пару недель, пусть почитает эти разы Костя4». Л.Н. все понимал, даже не дулся на меня при встречах, а через три-четыре недели все забывалось и «наверху», а Л.Н. вновь появлялся перед студентами.
Сейчас, задумываясь о том времени – конце 60-х – начале 70-х гг., – я начинаю сомневаться в том, что эти звонки инициировались «сверху» – из обкома или горкома КПСС. Дело в том, что в 1968–1972 гг. мне довелось быть секретарем парткома ЛГУ при двух партийных лидерах города – сначала В. С. Толстикове, потом Г. В. Романове. Первого вовсю поносила интеллигенция, считая организатором «интеллектуального зажима» в Ленинграде. Неважно, что это было далеко от истины – «короля играла свита». Ему – знающему, честному и толковому хозяйственнику – было не до этих идеологических «игр»; зато порой был реальным «зажимщиком», своенравным и капризным диктатором.
Но ни тот, ни другой ни разу не «спускали» в университет никаких «указаний» по Гумилеву, полагаю, что они просто не знали такой фамилии. Значит, имела место «перестраховка» у кого-то из университетских парткомовцев. Надо обратить внимание читателя на такую странную вещь – у нас секретарем парткома мог стать только профессор; следовательно, кое-какие университетские традиции все же сохранялись.
Правда, был у меня по поводу Л.Н. контакт с другой «инстанцией», к счастью, одноразовый. В конце 70-х гг. в моем кабинете появился очень скромный, внешне неприметный человек, представившийся: «Из КГБ». Он завел разговор о лекциях Л.Н. «Хорошо ли, что он их читает?» – и все это без нажима, очень спокойно, как бы раздумчиво.
В такие моменты иногда срабатывает интуиция, сам собой находится удачный ответ. Я спросил гостя: слушает ли он «вражеские голоса»? Получив в ответ «да», я признался, что тоже иногда слушаю, но никогда еще не слышал там слов о младшем Гумилеве. Об Ахматовой – да, о Николае Степановиче – да, а вот о Льве Николаевиче – ни слова. Он согласился с такой констатацией. Тогда я осторожно спросил: «Спросите начальство, а хочет ли оно слышать по этим голосам и о Льве Николаевиче, к примеру, безработном?» Он понял все молниеносно: «Мне понравился ваш ответ». Мы очень вежливо распрощались, и больше «оттуда» нас не беспокоили.
Но вернемся к жизни Л.Н. на факультете. Его лекции увлекали, на них рвались и люди «со стороны». Вокруг Л.Н. быстро формировалась команда серьезных ребят, а «гумилевская тематика» на кафедре разрасталась. Вместе с Л.Н. мы работали в Ученом совете по защитам диссертаций, работали очень дружно, зачастую даже весело. У Л.Н. было гигантское преимущество перед председателем: он в любую минуту мог выйти в коридор со своей «беломориной» и широко пользовался этим, ехидно поглядывая на меня при очередном выходе. При этом эрудиция диссертанта жестко проверялась Гумилевым; следовал град вопросов, часто с уходом «в сторону» от темы. Но уже при следующем совместном выходе в коридор он спрашивал: «А не очень я его запугал?», и если «очень», то брал слово где-то перед финалом и объяснял, что будет голосовать «за».
