Шиманский, наконец, заметил, что Ирина его не слышит. Он умолк на полуслове, кашлянул, затем сухо спросил:
— Начнем?
— Простите, — тихо сказала Ирина. — Да, конечно, начнем. Я только хотела спросить... этот человек... там...
— Его зовут Илья Дмитриевич Кабешов, — ответил Шиманский. — Осколок мины, наспех сделанная операция... и вот четверть века спустя... Старший сержант Кабешов Илья Дмитриевич. Второй Украинский фронт.
Ирина включила аппарат. Стрелки приборов ожили, качнулись вправо, задрожали. Свет в лаборатории погас, была освещена только панель болеаналязатора.
Ирина медлила. Она прислушивалась к тихому гудению Малыша. Было нечто успокаивающее в этом едва слышном ворчании аппарата. В такие минуты он казался Ирине живым существом — умным, но строптивым.
Ну, будь молодцом, Малыш, — мысленно произнесла она. — Ты же не подведешь меня... И еще... — она покосилась на Шиманского. Ей не хотелось, чтобы профессор угадал ее мысли,-Не делай мне, Малыш, очень больно.
Я немножко боюсь, ну, совсем немножко..."
Под оскаленной мордой деревянной собаки вспыхнула зеленая лампочка. Сестра сигнализировала из соседней комнаты: "Больной готов". Ирина молча надела шлем, туго стянула ремешок, поправила провода. Они напоминали расплетенную косу, их было свыше тридцати и они делали шлем тяжелым. Ирина села в кресло, откинулась, закрыла глаза.
Наступила темнота.
Откуда-то из глубины сознания на мгновение выплыло лицо Логинова, мелькнули спутанные, сбивчивые мысли — и ушли. Снова наступила немая, бездонная темнота. Было такое состояние, как в минуты, предшествующие сну. Сна еще нет, мозг работает, но мысли уже становятся прозрачными, невесомыми, неуправляемыми.
Они редеют и уходят...
Боль возникла внезапно, еще несильная, но острая, как укол булавки. Ирина наклонила голову, сжала руками подлокотники кресла.
Шиманский внимательно следил за регистратором биотоков. Два тонких пера чертили линии на разграфленной бумаге. Верхняя линия (она соответствовала биотокам больного) была изломанной, лихорадочно пульсирующей. Нижняя сначала представляла собой прямую. Потом, когда Ирина надела шлем, возникли изломы, колебания. В них был определенный ритм, присущий биотокам нормально работающего мозга.
Внезапно этот ритм начал расстраиваться. Нижнее перо регистратора задрожало, вычерчиваемая им кривая стала пульсирующей,чистота колебаний резко увеличилась. Шиманский взглянул на девушку. Ирина сидела с закрытыми глазами. Слабый сиреневый свет приборов, падающий сбоку, делал ее лицо смертельно бледным. Шиманский подумал: "Девчонка, совсем девчонка" достал платок и вытер неожиданно вспотевшее лицо.
...Боль усиливалась. Сначала она казалась какой-то внешней, посторонней. Ирина не могла бы сказать, где именно болит. Потом она уже знала — болит голова.
Тупая, ноющая, пульсирующая боль медленно расползалась от затылка к вискам. Стало труднее дышать.
Каждый вдох отдавался в голове жгучей, сверлящей болью.
Мелькнула мысль: "Ничего, так можно терпеть...
Можно... Нужно..." И почти сразу же боль резко усилилась, стала нестерпимой. Ирина знала — наступит момент резонанса. Боль, до этого пробивавшаяся тонким ручьем, превратилась в широкий, яростный поток. "Плохо,-подумала Ирина.-Надо... как это... да, да... надо уменьшить масштаб боли... Чтобы врач мог слушать.
спокойно слушать больного. Почему я не подумала о регуляторе раньше? Опыты, опыты, а теперь — настоящая боль..."
Ирина согнулась, онемевшие пальцы сжимали подлокотники кресла. Нахлынувшая боль была такой большой, что Ирина уже не могла думать — какая она, где она. Лихорадочно билась мысль: "Надо вытерпеть...
надо вытерпеть..." Потом, оттесняя эту мысль, возникла другая: "Как же он терпит?! Кабешов Илья Дмитриевич... Днями, неделями, месяцами..." Раньше Ирина ставила опыты с умеренной, лабораторной, как она говорила, болью. Настоящая боль отличалась от лабораторной, как тигр от кошки.
"Малыш, Малыш, — хотелось крикнуть Ирине, — не надо так..." Где-то на задворках сознания билась трусливая мысль: "хоть бы аппарат испортился..." Ирина заставила себя сосредоточиться, попробовала выпрямиться. Дышать было трудно, воздуха не хватало.
