Помогут мне хотя б на миг
Забыться в праздничной печали
От невеселых дум моих?
И на какой другой излуке,
В каком непройденном пути
Смогу забыть о той разлуке,
Что неизбежна впереди?
И на каком другом рассвете,
В какой неведомой глуши
Так ощущается бессмертье
Колосьев, ветра и души?
1970
Голубеет осеннее поле,
И чернеет ветла за рекой.
Не уйти от навязчивой боли
Даже в этот прозрачный покой.
Потемнела, поблекла округа —
Словно чувствует поле, что я
Вспоминаю погибшего друга,
И душа холодеет моя.
И кусты на опушке озябли,
И осинник до нитки промок.
И летит над холодною зябью
Еле видимый горький дымок.
1970
Белеет зябь морозными ожогами.
За голым лесом дымная заря.
Опять иду звенящими дорогами
Бесснежного сухого декабря.
Опять, наверное, погибнут озими,
Промерзнут обнаженные поля.
От этой долгой,
Бесконечной осени
Устала и измучилась земля.
Уже дубы в последнем редком золоте
На пустыре застыли не дыша.
И беззащитна,
Как свеча на холоде,
В глухом просторе хрупкая душа.
И словно нет предела безотрадности,
И страшно в этом холоде пропасть…
Пора бы сердцу отогреться в радости,
Пора бы снегу теплому упасть!
1970
Согрело мартовское солнце
Еще заснеженную степь.
Позолотило у колодца
Бадью обмерзшую и цепь.
Уже готовые для сева,
Рокочут где-то трактора.
И дух оттаявшего сена
Струится с дальнего бугра.
И после долгого ненастья
Опять простор широк и свеж.
Опять рукой подать до счастья,
До всех несбывшихся надежд.
И ждет душа отрады вешней,
Благословенного тепла,
Как почерневшая скворечня,
Как обнаженная ветла.
1970
Опять я подумал о родине,
Где стынет в росе лебеда,
Где в старой замшелой колодине
С утра холодеет звезда.
Там черные тени в дубраве
И белый над берегом сад.
И можно не думать о славе
И слушать, как листья летят…
Там речка прозрачна, как детство.
Там рыжим кустам камыша,
Наверное, точно известно:
Бессмертна ли наша душа.
1970
Значок ГТО на цепочках
На форменной куртке отца.
И тополь в серебряных почках,
И желтый песок у крыльца…
В эпоху сомнений и бедствий
До самого смертного дня
Нетленная память о детстве
Уже не оставит меня.
И видится, словно вначале,
Та первая в жизни беда,
Как будто по свету не мчали
Меня роковые года.
Все видится дымное небо,
Изломанный танками сад,
Горбушка казенного хлеба,
Что дал незнакомый солдат.
Видения дальнего детства
Опять меня сводят с ума,
Как будто не вдавлены в сердце
Россия, Сибирь, Колыма…
Как некое странное бремя,
С тревожным моим бытием
Дано мне застывшее время
В усталом сознанье моем.
Там хата с колючей соломой,
Поющий за печкой сверчок…
Какой-то солдат незнакомый.
Какой-то старинный значок.
1971
Здравствуй, степная деревня.
Белый сухой полынок.
Стали родные деревья
Черными пнями у ног.
Родина! Хатой саманной,
Стылой лозой у плетня,
Далью пустой и туманной
Снова ты манишь меня.
Ветер за старой поветью
Треплет кусты конопли.
Нет и не будет на свете
Ближе и горше земли.
Свет золотой и тревожный.
Что еще там впереди?
На обнаженные пожни
Скоро прольются дожди.
Все ли я сделал на свете,
Чтобы спокойно глядеть
В дали холодные эти,
В эту сентябрьскую медь?
Может, за далью размытой,
За луговиной степной
Что-то навеки забыто,
Что-то потеряно мной?
Что там темнеет у стога
Сквозь просяное жнивье?
Может быть, это дорога
В дальнее детство мое?
Что там вечерняя синька
Прячет в просторе полей?
Может быть, это косынка
Матери старой моей?
1971
Знакомый край с холодной далью,
С тревожным шумом камыша.
Твоей березовой печалью,
Как прежде, полнится душа!
Все те же выцветшие флаги
Качает ветер у крыльца.
И жгут костер в сухом овраге
Два босоногих огольца.
Как прежде, вьется дым летучий
На суходолы и лога.
И веет холодом из тучи
На прошлогодние стога.
И на безлюдном побережье
Опять волнуется лоза.
И холодит ладонь, как прежде, —
Дождинка, капелька, слеза.
1971
Как жалобно ястреб кричит
На этой опушке глухой.
И ветер полынью горчит
И трогает вереск сухой.
Здесь черные листья дрожат
На старых кустах бузины.
Здесь черные гильзы лежат
В окопах последней войны.
Как много простора для глаз!
Какое безлюдье кругом!
И снова в назначенный час
За лесом гремит полигон.
