Когда все было готово и стол накрыт, заявился Еремеев. Яге он вроде бы нравился, хотя один раз ему пришлось арестовывать бабку и держать ее в порубе. Меж тем зла она не затаила и к обеду начальника стрелецкой сотни приглашала регулярно. После первого и второго, уже за чаем, Фома доложил последние новости:
— Вы тут, бабушка, насчет кошек зарубленных интерес имели… Так вот, не черные они. Ребята сказали: всяких мастей насмотрелися, а черных вроде и нет.
— Это хорошо или плохо? — уточнил я у Яги.
— Не знаю, не ведаю… — призадумалась она. — Только не по сердцу мне это, чую, не будет нам добра от маньяка энтого…
— Не волнуйтесь, бабушка, — важно кивнул Еремеев, — стрельцы мои дурня злодейского быстро изловят, уж тут вы с ним о кошках и побеседуете…
— А что там по поиску чертежей? — напомнил я.
— Ничего, сыскной воевода… Видать, воры знают, что мы на таможне ищем, вот и не лезут на рожон.
— Да, напомнил кстати, а кто из матерых «воров в законе» сейчас обретается у нас в Лукошкине?
— Смилуйся, Никита Иванович, да никого! Рази ежели б я его знал, так тут чаи распивал бы?! За воротник хватал бы преступника да к царю на правеж!
— Жаль… я бы хотел побеседовать с наиболее крупными «авторитетами». Есть пара вопросов и нужда в оперативной информации.
— Ну так… ежели такое дело… — Фома почесал в затылке и предложил: — А ты в трактир дальний сходи, на Кобылинском тракте. От города две версты в сторону Подберезовки, там к лесу, у развилки, он и стоит. Слава про него идет самая дурная, а вот с обыском заявиться все как-то руки не доходят… Может, вместе и проведаем?
После обеда Яга отправилась на базар, Еремеев вызвался проводить, они так и ушли вдвоем, увлеченно беседуя насчет таинственного маньяка. Я же этим делом решил пока не заниматься. На Руси кошек всегда любили, в большинстве известных мне стран тоже, так что, скорее всего, мы имеем дело не с маньяком, а просто с душевнобольным. Мне сразу были ясны намеки Яги насчет кошачьей масти — из черных кошек Кощей Бессмертный варит зелье наркотического воздействия для своих шамаханов. Однако, как помню, варит он их целиком, а не только головы. Да и самому Кощею в Лукошкино ход воспрещен, этот мафиози дико боится отца Кондрата. Не скажу, чтобы уж такой прогрессивный святой был, привлекали мы его и за пьянство, и за драку, но нечисть его попугивается, это точно. Я побродил туда-сюда по горнице, в одиночестве сгрыз пару яблок и вновь вернулся к вопросу о похищенных чертежах. Увы, ничего дельного на ум не шло… Все были при деле, один я не находил себе применения. Заняться было абсолютно нечем, хотя душа требовала работы. В конце концов я принял решение, не дожидаясь Митькиного прихода, собственнолично отправиться на царский двор и еще раз побеседовать с Ксенией Сухаревой. Пусть это невежливо, нетактично и вообще нехорошо, но…
— Батюшка сыскной воевода! — В комнату сунулся один из стрельцов, дежуривший у входа в отделение. — Девица тут пришла, вроде пропажа у нее, очень принять просит.
— Зови. Хоть какая-то работа.
Стрелец кивнул, через пару минут в горницу вошла черноволосая девушка в лапотках и новеньком сарафане. Я невольно охнул — та самая, что стояла у кожевенной лавки. Такие огромные выразительные глаза, увидев один раз, уже не забудешь…
— П…проходите, чем могу помочь?
— Колечко у меня пропало, мамино… — Ее голос был необыкновенно мягкий, грудной и какой-то обволакивающий. Хотелось просто слушать его тембр, даже не задумываясь над тем, что она говорит.
— Поподробнее, пожалуйста. — Я суетливо полез в планшетку за блокнотом, потом вытащил карандаш, уронил, опять достал из-под стола. — Вы… не обращайте внимания, присаживайтесь, говорите, я слушаю.
— Что говорить-то? — лучисто улыбнулась она, а мне почему-то захотелось, чтобы мои сотрудники подольше не возвращались.
— Давайте с самого начала. Как вас зовут?
— Олёна.
— А меня Никита… в смысле, Ивашов Никита Иванович, начальник лукошкинского городского отделения милиции.
— Да уж наслышаны, — еще раз улыбнулась девушка, осторожно присев на краешек лавки. — Я сама-то из дальней деревни буду, а здесь у тетушки на воспитании нахожусь. Родители мои по весне померли, так тетя меня к себе и забрала. Я им с дядюшкой по хозяйству помогаю: в лавке убираюсь, с детишками ихними сижу, к работе домашней сызмальства приученная. А от матушки на память колечко было малое, красного золота с розовым камушком. Иногда только надевала в церковь сходить или на гулянья какие… Вот сегодня утром в храме свечи за упокой душ родительских ставила, обратно через базар возвращалась… прихожу в лавку, глядь — а на руке нет кольца…
